Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

Получается, что он словно мошенник пытался добитьмя двойного производства за одно и тоже «дело». Несмотря на это на следующий день Руссиянов словно сознательно одобрил его рапорт. И поражает скорость рассмотрения его запроса – в колчаковских учреждениях на это обычно уходили недели[1049].

Интересно, что при этом у него имелся документ, оправдывающий его за декабрьские события и выставляющий обманщиком Бобова, заявившего следствию, что он «не выделял Черченко», почему-то не предъявленный им ЧСК. Возможно, это произошло потому, что он его передал при устройстве в госохрану и вернуть его из этой бюрократической структуры было сложно. Речь идет об «Удостоверении», выданном «Комендантом Омска 28 декабря 1918 г. № 1425: «…Черченко участвовал в подавлении беспорядков 22 и 23 декабря 1918 г., исполняя всевозможные поручения по обыску и аресту преступников, проявил решимость и самоотверженность… Достоин производства в следующий чин как отличившийся, согласно приказа Верховного Правителя № 81 22 декабря 1918 г.[1050]».

И эти заслуги ему засчитали и на службе охранительной.

Далее Черченко представили 15 апреля 1919 г. за № 648 к неустановленной награде без указания, за что именно[1051].

Поскольку «подвиг» его не раскрывается, как и причина столь быстрых его передвижений, явно вызванных особыми заслугами, возникает вопрос – не пришлось ли ему на новой службе заниматься тем же, что и в декабре 1918 г.? Тем более, что пребывание в госохране, являвшейся спецслужбой, к этому располагало.

Однако 1 июня, несмотря на такие достижения, Черченко вновь оказался в резерве чинов штаба Омского военного округа, несмотря огромную потребность в офицерах у Колчака. О чем 18 мая издал соответствующий приказ Руссиянов[1052].

Интересно, что в нем Черченко вновь упомянут подпоручиком[1053] без упоминания причины подобных «понижения» и увольнения. Это могло быть вызвано тяжким проступком, который в силу его прежних заслуг Черченко не предали огласке. А возможно, завершением расследования, определившего его одним из виновников убийства Фомина и Ко. Но не исключено, что Черченко отчислили из МВД с целью его дальнейшего направления на службу в конвой Колчака.

Загадка гибели Кирилла Почекуева

Особо заметим, что колчаковское, эсеровское и советское следствие не выяснили детали другой напрямую связанной с декабрьскими событиями трагедии гибели депутата-эсера Учредительного Собрания от Симбирской губернии – К.Т. Почекуева. По данным его коллеги С.Н. Николаева, он, «спасаясь от ужасов полевого суда, замерз за Омском»[1054].

Впрочем, можно ли всецело довериться тому же Николаеву, который, как известно, не принадлежал к числу убежденных противников Колчака и не привел реальных документов в подтверждение своей версии? Ими могли быть акты обследований трупа Почекуева с точным установлением причин его смерти.

Без этого выводы о том, что он «замерз», были поверхностными и не заслуживали реального доверия. Например, замерзший труп был найден. Но вскрывали ли его и насколько верно установили причины его гибели? Ведь на нем могли быть и следы физического воздействия.

Несмотря на это, версию о «замерзании» поддержал и известный колчаковед И.Ф. Плотников, который, впрочем, также не приводит документальных ее подтверждений[1055].

Он лишь пишет: «К.Т. Почекуев, бежавший из тюрьмы, не пожелавший вернуться в нее и замерзший на воле»[1056].

Исходя из этого, предположим, что он лишь по-своему интерпретировал мнение Николаева. Хотя его высказывание о нежелании Почекуева сдаться колчаковским властям особенно заслуживает ссылки на архивный источник.

Однако существует и иная версия произошедшего – что его убили колчаковцы при до конца невыясненных обстоятельствах, причем некоторые источники дают иное, нежели Омск, место его гибели, а именно – Златоуст[1057].

Также выглядит показательным, что согласно проведенному прокурором Коршуновым расследованию обстоятельств расправы с членами КОМУЧ и Учредительного Собрания Почекуев вообще в него не попал и его смерть осталась почти незамеченной в отличие от того же Фомина. Мимо него прошло и расследование ЧСК Висковатова.

Это отчасти может объясняться тем, что Почекуев погиб отдельно от остальных павших в те дни, и к тому же не являлся «местным», его имя не находилось на слуху у широкой массы, а труп его могли обнаружить гораздо позднее произошедших событий. И к тому же он явно не был «учредиловским» лидером первого эшелона в отличие от очень известного в Сибири Фомина.

Документы контрразведки Ставки также не дают необходимой информации. В имеющемся в ее делах списке захваченных в Уфе напротив фамилии Почекуева Кирилла имеется лишь отметка о незаконности его освобождения[1058].

В любом случае, подчиненные Колчака забрали его из Уфы и доставили в Омск силой, где он и погиб, будучи помимо своей воли выпущенным из тюрьмы арестантом, несут за это ответственность. Игнорировать факт осуществленных против него колчаковских репрессий и его принудительного доставления к месту гибели в Омске (согласно процитированному выше приказу Верховного Правителя № 56 от 30 ноября 1918 г.) невозможно.

Часть V

Завершение декабрьской истории

Расследование Колосова

Таким образом, колчаковское следствие возложило вину на часть «стрелочников», не обнаружив заказчиков убийств. Однако параллельно ему было проведено и другое расследование событий. Один из них провел друг и коллега Фомина Колосов, прибывший для этого в Омск в январе 1919 г. Пользуясь своими связями среди омской политической элиты с одной стороны, и наличием знакомств среди родственников и знакомых Фомина, он и занялся выяснением обстоятельств дела.

Особую ценность его представляют откровения супруги Н.В. Фомина, изложившей известное ей. По словам Колосова, «тогда встала передо мною во всем объеме пережитая ею потрясающая трагедия, необычная даже в нашей жизни»[1059].

Кроме того, Колосов приводит мнение Фоминой, что даже при самом благоприятном развитии событий её муж почти не имел шансов выйти живым из тюрьмы: «Во время его ареста в Челябинске на допросе он заявил, что власть должна принадлежать Учредительному Собранию. За это его не хотели освобождать с другими уфимцами…[1060]»

Писатель же Мельгунов попытался обесценить этот источник. По его словам, Колосов свое расследование провел таким образом, чтобы целенаправленно опровергнуть «эту версию (о самосуде). У него были свидетели, о которых он не захотел сказать министру юстиции и не назвал даже в своих очерках…[1061]»

Тем самым Мельгунов заставляет читателя усомниться в правдивости Колосова. В защиту последнего скажем, что он не желал подставлять своих информаторов, где бы они не находились – на советской территории или в эмиграции, поскольку писал данную книгу в начале 1920-х гг., когда многие фигуранты событий