Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

В любом случае, председатель Чрезвычайной следственной комиссии (ЧСК) Политцентра С. Чудновский 27 января 1920 г. постановил: «Матковского… заключить в одиночной камере Иркутской тюрьмы под строжайшим надзором»[1134].

Начались его допросы. Судя по тюремным фотографиям Алексея Филипповича, он потерял былые лоск и солидность, хотя и не походил на изможденного узника. Видимо, большевики избежали соблазна поиздеваться над попавшимся врагом, доставившим им столько неприятностей, и отнеслись к нему с определенным уважением.

Кроме того, он был им нужен в «нормальном» виде по другой причине, о которой автор расскажет ниже. В любом случае, видимо, ощущая к себе не самое плохое отношение, Матковский 19 февраля 1920 г. направил Иркутской ЧСК прошение[1135]. В нем он изложил свои биографические данные и подробности участия в гражданской войне.

Поскольку данная книга посвящена не ему, а «учредиловцам» и белому террору против них, приведем лишь самые интересные относящиеся к делу тезисы его прошения.

Показательно, что Матковский не упомянул ни слова о самом неприятном и «скользком» моменте своей биографии – обстоятельствах появления на службе белых. Так, он пишет: «В сентябре 1917 г. при разложении армии вернулся в академию, намереваясь заняться исключительно научным делом. Однако вихрь политических событий (эвакуация Петрограда) забросила меня в Екатеринбург, занятый в июле 1918 г. чехами и Сибирской армией. По многим соображениям я отказался от сделанных мне предложений. Но штаб армии приказал всем офицерам Генерального Штаба явиться в него…»[1136] Он утверждал, что стал командиром 2-го Степного корпуса в сентябре 1918 г. случайно, из-за смены командующего Сибирской армии Гришина-Алмазова на Иванова-Ринова и вопреки своему желанию.

При этом Матковский подчеркнул, что, находясь на белогвардейских командных должностях,

«руководствовался убеждениями: 1) армия вне политики; 2) армия немыслима без дисциплины, состоящей из любви и заботливости сверху вниз, и из доверия и уважения снизу вверх; 3) начальники в армии должны быть образцом нравственности и служения долгу и 4) высока не та армия, в коей нет негодяев, а та, из коей они гласно и безоговорочно изгоняются.

Не мне судить, насколько удалось выполнение этого, но по первому пункту она должна быть выполнена вполне. (Поскольку белогвардейские формирования активно участвовали в переворотах и ликвидациях неугодных «правым» политиков, данное утверждение выглядит спорно. И скоро ему придется дать относительно этого более подробные показания – ред.).

Не принадлежа к партиям, я оставался в Омске одним из старших начальников и при Гришине-Алмазове, и при Иванове-Ринове, и при Директории, и при адмирале Колчаке. Все они видели во мне начитанного военного техника, не имевшего даже косвенного отношения к бесчинствам военных в Омске.

За день до декабрьского восстания я был назначен, а дня через три (24 декабря) вступил в должность командующего войсками воссоздаваемого Омского военного округа. (Показательно, что он избегает подробностей своего участия в его подавлении – ред.) Мне пришлось много работать по организации его штаба и наблюдать (реально контролировать – ред.) подготовку армейских укомплектований.

Я подчинялся военному министру. Кроме того, в Омске находилась Ставка, подчинявшаяся начальнику штаба Верховного, и сам Верховный. В условиях такого многовластия моя власть командующего войсками округа была очень ограниченной сравнительно хотя бы с Иркутском (по сравнению с командующим Иркутским военным округом генералом Артемьевым – ред.).

Мне это было удобно, ибо освободило меня от… контрразведки при штабе Сибирской армии, переданной Ставке. При штабе округа было приказано сформировать отделение военной разведки (против шпионов), а политической – при МВД. Контрразведывательные отделения округа подчинялись отделению при Ставке, руководившему работой (контрразведывательной – ред.) по штабу округа.

(Данным уточнением Матковский явно пытается «отмазаться» от причастности к борьбе против большевистского подполья – ред.)

Я не протестовал против такого порядка, не интересуясь этой работой. Поэтому даже об аресте Дербера, Краковецкого, Мариинской земской управы, проезде лжецесаревича Алексея через Томск и прочих событиях узнавал значительно позже.

Отделения взирали за деятельностью городских дум, земств и печати. Выборные учреждения, включая гордумы, «хозяева городов», я всегда полностью уважал, не вмешивался в их деятельность, не позволял нарушать ее и своим подчиненным.

Ко мне (в штаб округа) приезжал деятель МВД, предложив запретить предстоящее в омской городской Думе обсуждение действий военных властей при подавлении восстания в Омске. Я отказался, ибо словно бы покрывал злоупотребления и напрасно бросил бы тень на войска (стенограмма соответствующего заседания омской гордумы остается неизвестной. Но тем самым Матковский пытался предстать противником атаманщины и белого террора – ред.).

Затем городской голова Томска Грацианов спрашивал о моем отношении к Томской думе. На это я по ходатайству земцев освободил арестованных начальниками гарнизонов (видимо, коллег земских деятелей или сотрудников их аппарата, что не подтверждается документами – ред.) и отменил ими же приготовленные реквизиции.

Печать от меня никаких стеснений не видела (сомнительно с учетом январской попытки ареста 1919 г. подчиненным Матковскому комендантом Омска Катаевым издателя газеты, опубликовавшей подробности подавления декабрьского восстания[1137] – авт.), поскольку я сам раньше писал в газетах.

Борьба со злоупотреблениями и преступлениями

Я считал всех равными перед законом и потому не использовал знакомства и связи. Офицеров, не соответствующих своему званию, разжаловал и предавал суду. Поэтому в частях, где не было должного порядка, как говорят, офицеры меня очень не любят. (В декабре 1918 г. офицер омского гарнизона жаловался на допущенный Ставкой «бардак» в войсках. Чтобы прекратить его он предложил «идти против нее за боевым генералом Матковским», о чем будет рассказано в продолжении этой книги – ред.)

Пример: в Омске при Ставке был Русско-сербский батальон воеводы Кисилева с собственной контрразведкой. Скандалы, произведенные его чинами (в том числе попытки в начале 1919 г. убить своих же офицеров – ред.) заставили меня вызвать «воеводу» к себе. Тот «заявил, что подчиняется только Ставке. Тогда я приказал ему впредь именоваться не «воеводой», а подпоручиком, распустить свою контрразведку, пьянство в отряде прекратить под угрозой предания ответственности. Через несколько дней мне доложили, что ее начальник хвалился в ресторане убрать Матковского.

Второй пример – приезд ко мне в Омск нескольких офицеров отряда Красильникова из Енисейской губернии, чтобы покончить со мной (Алексей Филиппович не приводит документальных подтверждений этого, что вызывает сомнения относительно правдивости этих утверждений – ред.).

В обоих случаях я не принимал мер самоохраны, а в Томске и Омске ходил по улицам без особого охранения. На доклады подчиненных о рискованности этого отвечал: «моя совесть чиста, я исполняю свой долг, а желающие меня убить пусть знают, что завтра вместо меня будет другой, но будет ли он лучше,