Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

как сильно он страдал последние месяцы и дни до расстрела, находясь между жизнью и смертью. И терзания эти были не физические, а куда более тяжелые – морально-нравственные из-за мук неизвестности своей участи и ожидания снисхождения к себе новой власти.

При этом, вероятно, он искренне рассчитывал принести пользу своей стране. И можно представить себе испытываемый им «взлет надежды окрыленной», когда его в апреле 1920 г. направили в Омск, что могло показаться признаком грядущего спасения…

Причем тернии Матковского могли оказаться сильнее, чем у тех, кому он утверждал приговоры: большинство их пребывали в таком состоянии дни, его же муки затянулись на месяцы. И возможно, красные поступили столь жестко в отношении его и Рубцова сознательно, затянув их морально-нравственные пытки неопределенностью, чтобы заставить испытать то, что ощутили их погибшие коллеги, прошедшие через военно-полевые суды. Не в этом ли состоит зло-насмешливая ирония истории, когда вчерашние обреченные вершили суд над своими недавними властителями?

В любом случае, до Матковского, как и большинства причастных к декабрьской трагедии, большевики и «учредители» смогли «дотянуться». Благодаря чему, вероятно, они могли считать, что осуществили историческое возмездие.

Впрочем, судьба большинства членов Всероссийского парламента, не уехавших за границу, была даже более безрадостной, чем у Матковского. Ведь их страдания затянулись порой на долгие годы. Например, того же Евгения Колосова, подобно остальным своим коллегам при Советской власти почти не выходившего из тюрем. Арестованные со своей супругой в 1937 г. за «ведение антисоветской деятельности» (чего они не признали), были расстреляны в той самой Омской тюрьме, где он неоднократно сидел при Советах. И откуда выводили на расправу его коллегу Фомина. Тела Колосовых захоронили в общей яме тюремного двора. В 1989 г. их реабилитировали.

Матковский и Иванов-Ринов

Могли ли спасти Матковского его профессиональные таланты, о которых он заявлял в февральском прошении? Для этого требовалось изучить многочисленные объемные труды Алексея Филипповича, посвященные коннице, советским военным специалистам. На что требовалось время, которого у них в условиях гражданской войны было немного. Да и явно не расположенный к нему Попов также мог не известить об их наличии свое начальство.

Также отсутствие такого интереса могло объясняться относительной редкостью примеров удачного применения белыми конницы на Восточном фронте. Впрочем, в сентябре в Тобольском контрнаступлении 1919 г. былой начальник Матковского Иванов-Ринов осуществил прорыв Сибирского казачьего корпуса, едва не обрушивший советскую оборону. Не он ли реализовал на практике положения трудов своего подчиненного?..

Это вызывает другой вопрос – почему столь по-разному поступили с этими военачальниками? Так, если Матковского расстреляли, то Иванов-Ринов отправился на ответственную советскую службу. Тем более, что последний, будучи начальником Алексея Филипповича и лидером сибирской атаманщины, на котором было явно больше большевистской крови, лучше подходил как ответчик за деяния белых.

Говоря об этом, заметим, что история появления Иванова-Ринова у красных туманна. По одним данным он попал в советский плен в январе 1920 г. под Красноярском[1179], по другим стал сотрудничать подобно атаману Семенову с большевиками в эмиграции.

В любом случае Иванову-Ринову как не худшему военачальнику, могли сохранить жизнь в отличие от «тыловика» Матковского.

А отсюда и возникновение у большевиков на лидера атаманщины с учетом его связей и «веса» в белогвардейской иерархии планов использования против недавних коллег по антисоветской борьбе. Что объясняет, почему Иванова-Ринова не «засветили» на омском процессе. Однако подтвердить или опровергнуть эту версию пока невозможно ввиду отсутствия доступа к документам личного происхождения, хранящихся в архивах спецслужб.

В любом случае, большевики использовали Иванова-Ринова для разложения белогвардейских войск в Китае. Якобы он тайно работал среди них на советскую разведку, пока его не раскрыл контрразведчик Г. В. Енборисов, и он в конце 1925 г. бежал в СССР. За это 29 ноября 1925 г. сибирские казаки объявили предателем и лишили атаманского звания[1180].

Тогда его направили в группу советского агента Гущина, бывшего белогвардейского полковника, также работавшего по разложению белоэмигрантов. По одной из версий он завербовал Иванова-Ринова еще в Приморье в 1922 г. (Возможно, что одновременно / параллельно он же склонил к сотрудничеству и атамана Семенова, также работавшего на советскую разведку.)

Показательно, что именно там (возможно не без участия Иванова-Ринова) обострились отношения между каппелевцами и казаками. Это сильно подорвало белогвардейскую боеспособность, отразившись на конечном исходе дальневосточного противостояния.

В Китае Гущин со своим отрядом, набранным на советские деньги из белоэмигрантов, в пику сподвижнику Каппеля генералу Нечаеву, помогавшему маршалу Чжан Цзучану, поддерживал лояльного коммунистам маршала Фын Юйсяна.

Причем бывший лидер атаманщины Иванов-Ринов, требовавший уничтожать без суда офицеров, служивших красным, теперь самоотверженно сражался на стороне коммунистов против недавних коллег и подчиненных по большевистской борьбе.

3 сентября 1926 г. в бою у г. Баотоу со взбунтовавшимися белокитайскими солдатами Фына Иванов-Ринов был ранен в обе ноги и эвакуирован в советскую Россию[1181], где его через некоторое время, как считается, расстреляли при неизвестных обстоятельствах. В любом случае, родственники жертв декабря 1918 г. могли считать хотя бы частично их отомщенными.

История же службы Иванова-Ринова коммунистам еще ожидает своего исследователя.

Обвинитель становится обвиняемым

Говоря о судьбе причастных к декабрьской трагедии, нельзя не упомянуть вкратце и о том, кто их карал.

Так, Абрам Герцович Гойхбарг, явно издевавшийся над Матковским и другими колчаковцами на омском процессе, «выпил из той же чаши».

На первых порах все у него складывалось замечательно. Воздав поверженным врагам, отправив кого на казнь, а кого в тюрьму, обвинитель достиг самых серьезных советских высот.

Так, по предложению самого Ленина он в 1921 г. был назначен председателем Малого Совнаркома, советского правительства, стал фактическим создателем советского законодательства, в том числе Гражданского и Семейного кодексов РСФСР 1922 г. А в предвоенные годы исполнял заграничные «конфиденциальные поручения» советского правительства. Возможно, речь идет о налаживании Москвой экономического сотрудничества с иностранными компаниями (включая американские) для их использования в индустриализации СССР.

Казалось, благополучно пережившему страшные 1937–38 гг. Гойхбаргу ничто уже не угрожало. Но беда пришла и к нему, одному из важных создателей советской государственной машины и ее репресивного аппарата. Так, эсер-«учредиловец» В. Зензинов и другие его однопартийцы считали Гойхбарга «вдохновителем всего советского законодательства»[1182].

В январе 1947 г. его арестовали, обвинив в ведении антисоветской агитации, «злобной критике» руководства страны, утверждениях «о царящих здесь гнете и насилии, находящейся в загоне науке, преследовании любой новой мысли».

Дело началось после поступившего на него чекистам доноса, видимо, сделанного его сослуживцами по Московскому финансовому институту, где он преподавал, став доктором юридических наук. Во всяком случае, они подтвердили версию обвинения.

Причем официально судить Гойхбарга не стали, а