Кукла на цепочке - Алистер Маклин

Очень медленно и спокойно я поднял руки ладонями вперед до уровня плеч. Я осторожничал, чтобы даже крайне нервный человек случайно не решил, что я задумываю какую-нибудь глупость, например сопротивление. Эта предосторожность явно была излишней, так как, по-видимому, у мужчины с револьвером все было хорошо с нервами, впрочем, и у меня не возникло мысли дать ему отпор. Солнце давно село, но темно-красное вечернее зарево с северо-запада выделяло мой силуэт на фоне дверного проема. Возможно, левая рука парня за столом покоилась на реостате настольной лампы, и в любую минуту он мог ее повернуть, чтобы ослепить меня. Добавьте сюда револьвер. Мне, конечно, платили за риск и даже за то, чтобы при необходимости я подвергал себя опасности. Но мне не платили за то, чтобы я вел себя как последний идиот или самоубийца.

Я поднял руки на несколько дюймов выше, стараясь выглядеть максимально спокойно и безобидно. На мой взгляд, геройствовать не стоило.

Человек с револьвером молчал и бездействовал. Он оставался совершенно неподвижным. Теперь я мог разглядеть его белые зубы. Глаза по-прежнему не моргали и пристально смотрели на меня. Улыбка, голова, склоненная набок, непринужденно расслабленное тело – все это накаляло обстановку. Атмосфера неминуемой опасности в крошечной рубке была настолько гнетущей, что я ощущал ее физически. Что-то зловещее, пугающее и неестественное заключалось в неподвижности и молчании мужчины, в его хладнокровном выжидательном безразличии. Смерть, находившаяся в этой рубке на страже, готова была коснуться своей жертвы ледяным указательным пальцем. Несмотря на мои шотландские корни, я не обладаю телепатией или даром ясновидения. Если говорить об экстрасенсорных способностях, то у меня их столько же, сколько и у груды старого свинца. Но при всем при этом я ощущал, как смерть витает в воздухе.

– Мне кажется, мы оба ошибаемся, – сказал я. – На самом деле совершаете ошибку вы. Вероятно, мы с вами на одной стороне.

Слова давались с трудом, сухость во рту мешала говорить четко, но звучали они так, как надо: тихо и спокойно. Возможно, он сумасшедший. Рассмеши его. «Сделай что угодно, чтобы остаться живым», – говорил я себе. Я кивнул на табурет перед столом, за которым он сидел:

– Трудный выдался денек. Не возражаете, если я сяду и мы поговорим? Даю слово, руки буду держать вверх.

Ноль реакции. Только блеск глаз и зубов, снисходительное презрение и железный револьвер в железной руке. Почувствовав, что сжимаю руки в кулаки, я быстро разжал их, но ничего не мог поделать с чувством злости, впервые возникшим у меня.

Я улыбнулся, как мне кажется, дружелюбно и доброжелательно и медленно пошел к табурету. Я все время смотрел на мужчину, от приветливой улыбки сводило скулы, поднятые вверх руки оказались еще выше. «Миротворец» может пристрелить быка с шестидесяти ярдов, одному Богу известно, что он сделает со мной. Я старался не думать об этом, обе ноги были мне одинаково дороги.

Наконец я дошел до табурета, ноги остались невредимыми. Держа руки поднятыми, я сел и снова задышал. Я даже не заметил, что перестал дышать, хотя ничего странного в этом нет, ведь в моей голове проносились кошмарные картинки: костыли, смерть от кровопотери и тому подобное.

Револьвер был все так же неподвижен. И хотя я сместился, ствол оружия оставался направленным в точку, где я находился десятью секундами ранее.

Я быстро потянулся к револьверу, однако мое движение вряд ли можно назвать стремительным. Я практически уверен, что и в этом не было никакой необходимости. Вообще я не достиг преклонных лет, когда шеф может считать, что оказывает мне честь, поручая самую грязную работу, выполнение которой подразумевает неоправданный риск.

Я правильно питаюсь и активно занимаюсь спортом. Моя персона не представляет интереса ни для одной страховой компании в мире, поскольку врачи любой из этих компаний напишут в моей анкете: «Абсолютно здоров». Но даже несмотря на это, мне не удалось выбить револьвер из рук соперника. Мраморная с виду рука оказалась мраморной и на ощупь, только чуть холоднее. Мои предположения относительно витающей в воздухе смерти подтвердились, с той лишь разницей, что старуха с косой успела сделать свое черное дело и уйти, оставив за собой бездыханную оболочку человека. Я выпрямился, убедился, что иллюминаторы зашторены, тихо закрыл и запер дверь, затем включил верхний свет.

В историях об убийствах, происходящих в старых английских загородных имениях, всегда точно указывается время совершения преступления. После беглого осмотра и невероятно большого количества псевдомедицинского шаманства грамотный доктор небрежно бросает кисть трупа и заявляет: «Смерть наступила в двадцать три пятьдесят семь прошлой ночью» или нечто подобное. Затем с неискренней снисходительной улыбкой светило медицины великодушно признается, что он всего лишь человек, а людям свойственно ошибаться, и добавляет: «Плюс-минус одна-две минуты». Грамотному доктору из реальной жизни, а не тому, кто предстает перед нами со страниц детективного романа, приходится намного сложнее. Вес, строение тела, температура окружающей среды, причина смерти – все это сильно и часто непредсказуемо влияет на остывание тела, поэтому разброс касательно времени наступления смерти может составлять несколько часов.

Доктор из меня, конечно, никакой, поэтому все, что я мог сказать о человеке за столом, – это то, что он мертв, свидетельством чему является наступившее трупное окоченение, которое еще не прошло.

Следовательно, можно говорить о том, что смерть мужчины произошла недавно. Он одеревенел, словно человек, замерзший насмерть зимой в Сибири. Значит, мужчина мертв вот уже несколько часов, но я затрудняюсь сказать, когда именно наступила смерть.

На рукавах убитого я заметил четыре золотые полосы, судя по всему, он капитан. Но что делает капитан в радиорубке? Люди такого ранга вообще редко туда заходят и уж точно никогда не садятся за стол. Человек сидел, откинувшись на стуле, склонив голову набок, при этом затылок касался куртки, висевшей на крючке переборки, а висок упирался в навесной шкафчик. В этом положении его удерживало трупное окоченение, что было странно, ведь еще до его наступления мужчина должен был упасть на пол или, по крайней мере, завалиться на стол.

Видимых признаков насилия я не заметил, но, если строить дальнейшие предположения и считать, что умер он по естественным причинам, собираясь защищаться с помощью «Миротворца», стоило внимательнее его осмотреть. Попытка посадить капитана прямо потерпела неудачу. Мне не удалось сдвинуть его с места. Я попробовал еще раз, услышал треск рвущейся ткани, и неожиданно труп принял вертикальное положение, затем повалился на стол, правая рука оказалась направленной вверх, словно револьвер винил небеса в случившемся.

Теперь мне стало понятно, как он умер и усидел на месте, не завалившись вперед. Орудие, которым его убили, торчало из позвоночника, где-то между шестым и седьмым позвонком. И именно его рукоять, угодившая в карман куртки на переборке, удерживала убитого в данном положении.

Моя работа носит такой характер, что я часто вижу людей, умерших по самым разнообразным неестественным причинам, но впервые в жизни я лицезрел человека, убитого стамеской. Обыкновенной полудюймовой стамеской, с той лишь разницей, что у этой деревянная рукоятка была обтянута резиновой ручкой для велосипеда, чтобы не оставлять отпечатков пальцев. Лезвие вонзилось на глубину не менее четырех дюймов. Даже если считать, что острие стамески заточено, подобный удар мог нанести только очень сильный жестокий человек. Я хотел вынуть орудие убийства, но у меня не получилось. Такая история не редкость с ножами: кость или хрящ, проткнутые острым инструментом, словно смыкаются поверх стали, если попробовать его вытащить. Мне показалось, что одной попытки достаточно. Вероятно, и самому палачу не удалось вытащить стамеску. Вряд ли он хотел лишиться такого удобного орудия убийства. А может, ему кто-нибудь помешал. Или, вероятно, у него целый склад с полудюймовыми стамесками, и он может запросто оставить одну из них небрежно торчащей в чьей-либо спине.

Как бы то ни было, мне эта стамеска была ни к чему. У меня было