Кукла на цепочке - Алистер Маклин

свое оружие – нож. Я достал его из пластикового чехла, вшитого во внутреннюю подкладку пальто в области шеи. С виду ничего необычного – рукоять длиной четыре дюйма и небольшое трехдюймовое двустороннее лезвие. Но это маленькое лезвие, острое, как ланцет, может разрезать двухдюймовый манильский трос одним легким взмахом. Я взглянул на нож, затем на внутреннюю дверь, находившуюся за столом. Она вела в каюту радиста. Достав небольшой фонарик из нагрудного кармана, я прошел к наружной двери, выключил верхний свет, настольную лампу и стал ждать.

Не знаю, как долго я простоял. Может, две или даже пять минут. Не могу сказать и чего я ждал. Себе я объяснил это тем, что жду, пока глаза не привыкнут к кромешной темноте в рубке, но я знал, что это неправда. Может, я хотел услышать какие-нибудь звуки, малейший шепот, может, я ждал, пока что-нибудь, хоть что-нибудь произойдет, а может, мне было просто страшно пройти через ту внутреннюю дверь. Боялся ли я за себя? Не исключено. Не знаю наверняка. Или, может, я боялся того, что́ обнаружу за дверью каюты.

И хотя я правша, некоторые действия выполняю одинаково хорошо обеими руками. Так, переложив нож в левую руку, я медленно обхватил правой ручку двери.

Потребовалось двадцать секунд, чтобы открыть дверь на двенадцать дюймов – этого расстояния достаточно, чтобы протиснуться в образовавшуюся щель. Именно на последнем полудюйме чертовы петли скрипнули, но так тихо, что их нельзя было расслышать на расстоянии и двух ярдов. Мои же нервы были столь взвинчены, что выстрел из шестидюймовой корабельной пушки мне в ухо прозвучал бы не так громко, как скрип этих петель. Я встал как истукан. Мертвец за столом явно проигрывал мне в неподвижности. Я слышал ускоренный стук собственного сердца и безумно хотел, чтобы оно успокоилось.

Если в каюте кто-то и находился в засаде, собираясь ослепить меня фонарем, а затем пристрелить, зарезать ножом или изящно пырнуть стамеской, то он явно не торопился. Набрав немного кислорода в легкие, я беззвучно шагнул в образовавшуюся щель. Фонарик находился в вытянутой правой руке. У мерзавцев есть правило: если они хотят пристрелить человека, светящего в них фонариком, то обычно целятся в ближайшую от фонарика зону, потому как неосмотрительные люди держат его прямо перед собой. Поступать таким образом очень неразумно. Это я выяснил много лет назад по горькому опыту коллеги, у которого вытащили пулю из левого легкого именно вследствие упомянутой неосмотрительности. Поэтому я держал фонарь в правой руке максимально далеко от себя, а в левой – нож наготове. Я горячо надеялся, что реакция человека, вероятно находившегося в каюте, медленнее моей, поэтому и включил фонарик.

В каюте действительно кто-то был, но мне не стоило переживать о скорости его реакции. В этом больше не было никакой необходимости. Он лежал лицом вниз на койке с отсутствующим выражением, которое характерно только для мертвецов. Узким лучом от фонарика я быстро осветил всю каюту. Мы с мертвецом были одни. Никаких следов сопротивления я не обнаружил.

Мне даже не пришлось касаться мужчины, чтобы установить причину его смерти. Количество крови, которое вышло из полудюймового надреза в позвоночнике, вряд ли наполнило бы и чайную ложку. Другие следы можно было и не искать. При аккуратном рассечении позвоночника сердце довольно скоро останавливается. Еще возникает небольшое внутреннее кровотечение.

Шторы в каюте были задернуты. Я обшарил каждый фут палубы, переборки и мебель с помощью фонарика. Не знаю, что я ожидал найти, но не нашел ровным счетом ничего. Выйдя из каюты, я закрыл за собой дверь и обыскал радиорубку. Результат поиска такой же. Больше меня здесь ничего не интересовало. Я обнаружил все, что хотел, но подобные находки… Черт, лучше бы я их и вовсе не находил! Я ни разу не взглянул на лица двух мертвецов. Необходимости в этом не было никакой. Я знал эти лица так же хорошо, как и лицо, которое каждое утро смотрит на меня из зеркала во время бритья. Неделей ранее эти парни обедали со мной и с шефом в нашем любимом лондонском пабе. Они были веселыми и расслабленными, насколько это вообще возможно с их профессией. Они отключили привычную бдительность и наслаждались легкой стороной жизни, которая, как они прекрасно знали, была не для них. Ни разу не сомневаюсь, что парни держали рот на замке и оставались на чеку во время работы, но где-то бдительность их подвела, и теперь они замолкли навсегда. То, что случилось с ними, неизбежно происходит с людьми нашей профессии. Меня эта участь тоже не минует, когда придет время. Не важно, насколько вы умны, сильны и беспощадны, рано или поздно появится тот, кто умнее, сильнее и беспощаднее вас. У него в руке будет полудюймовая стамеска, и все ваши тяжело накопленные годами знания, опыт и хитрость не будут стоить ровным счетом ничего, потому как вы не заметите приближения этого человека. И вы не заметите его, потому что наконец встретитесь с достойным соперником и умрете от его рук.

Именно я отправил парней на смерть. Не по своей воле, не сознательно, но вся ответственность за случившееся лежала на мне. Это была моя идея, замысел принадлежал мне, и только мне. Именно я отверг все возражения и уговорил чрезвычайно нерешительного шефа-скептика, который в конце концов недовольно дал свое согласие. Конечно, без всякого восторга. Я сказал этим двоим, Бейкеру и Делмонту, что если они сыграют по моим правилам, то им ничего не будет угрожать. Они слепо поверили мне, сыграли по моим правилам и теперь спят вечным сном. Итак, джентльмены, без колебаний доверьтесь мне, только сначала составьте завещание.

Больше здесь не было смысла оставаться. Я отправил двоих парней на смерть, и их уже не воскресить. Пора уходить.

Я открыл входную дверь осторожно, будто это дверь в погреб, кишащий кобрами и черными вдовами. Так обычно открывают дверь обыватели. Будь кобры и черные вдовы единственными существами, с которыми мне предстояло иметь здесь дело, я бы не задумываясь вошел в эту дверь, потому что этих тварей можно было назвать безобидными и даже милыми созданиями по сравнению с некоторыми представителями человеческого рода, свободно расхаживавшими по палубам грузового судна «Нантсвилл» той ночью.

Открыв дверь нараспашку, я остановился. Долго простоял на пороге, не пошевелив ни одним мускулом, дыша тихо и ровно. В таких ситуациях даже минута кажется вечностью. Я весь обратился в слух. Просто стоял и слушал, как бьются о борт корабля волны, как лязгает якорная цепь, когда «Нантсвилл», гонимый ветром, борется с приливом, как глухо стонет усиливающийся ночной ветер в такелаже, как вдалеке кричит кроншнеп. Это были звуки одиночества, звуки безопасности, звуки ночи и природы. Но не их я хотел услышать. Постепенно они срослись с тишиной. Я же старался расслышать звуки, сулившие подвох, опасность или угрозу. Увы, ничего, ни дыхания, ни шарканья ботинок по металлической палубе, ни шороха одежды – ничего. Если кто-то и ждал меня снаружи, то он обладал сверхчеловеческим терпением и сохранял сверхчеловеческую неподвижность. Но той ночью меня беспокоили не сверхлюди, меня беспокоили обыкновенные люди с ножами, ружьями и стамесками в руках. Я тихо переступил комингс.

Мне никогда не приходилось плыть на самодельном каноэ ночью по Ориноко, и на меня с дерева не падала анаконда длиной тридцать футов, не обвивала мою шею и не душила меня. Отправляться в Южную Америку за таким опытом нет никакой необходимости, потому как эти ощущения мне доподлинно известны. Невероятная животная сила, дикая свирепость пары громадных рук, сомкнувшихся на моей шее сзади, ужасали, я никогда не испытывал ничего подобного, мне такое и в кошмарных снах не снилось. Я испытал приступ дикой паники и оцепенел от шока. В голове пронеслась всего одна мысль: смерть приходит за всеми, сейчас настал мой черед, за мной пришел тот, кто умнее, сильнее и беспощаднее.

Я стремительно и изо всех сил лягнул противника правой ногой, но человек позади меня был явно не профан. Его правая нога, оказавшаяся быстрее и сильнее, больно ударила