Кукла на цепочке - Алистер Маклин

он меня, что было довольно невежливо с его стороны, ведь четыре часа назад именно я озвучил мысль, которая не приходила ему в голову. – Вопрос в том, что делать. Территория от Айлея до Ская большая. Что нам делать дальше?

– Вы можете привлечь телевидение и радио?

Возникла пауза.

– Что у тебя на уме, Каролина? – спросил дядя Артур очень угрожающим тоном.

– Необходимо включить одну новость в новостной блок.

– Так… – (Пауза на этот раз длится еще дольше.) – Подобное ежедневно практиковалось во время войны. Мне кажется, один или два раза было и после ее окончания. Конечно, я не могу заставить обе телекомпании – Би-би-си и Ай-ти-эй – это сделать, очень уж они несговорчивы.

Недовольный тон дяди показал его мнение о твердолобых реакционерах, которые не терпели вмешательств в свою работу. Мне показалось это странным, ведь дядя – сам непревзойденный специалист по такого рода вмешательствам.

– Если я смогу их убедить, что новость не имеет никакого отношения к политике и что это необходимо в интересах нации, то шансы есть. Что именно тебе нужно?

– Необходимо сообщить новость, что получен сигнал бедствия от тонущей яхты где-то к северу от Ская. Точное положение судна неизвестно. Сигналы прекратились, ожидается худшее, поисковые операции с воздуха начнутся первым делом завтра засветло. И все.

– Может, у меня и получится. Зачем тебе это, Каролина?

– Хочу осмотреться. Мне нужен повод осмотреться, не вызывая подозрений.

– Собираешься отправиться на поиски на «Файркресте» и соваться туда, куда не надо?

– Мы, конечно, с Харриет не идеальные, Аннабель, но явно не сумасшедшие. Я бы не отправился на этом тазике без благоприятного прогноза погоды даже по озеру Серпентайн. У нас тут ветер силой семь баллов. И уйдет целая вечность, если отправиться туда морем. Вот что я думаю. На самой восточной оконечности острова Торбей, примерно в пяти милях от деревни, есть небольшая заброшенная песчаная бухта, полукруглой формы и хорошо защищенная крутыми утесами и соснами. Можете ли вы организовать вертолет большой дальности точно на рассвете?

– А теперь ты полагаешь, что я сумасшедший? – холодно поинтересовался дядя Артур, которого, видимо, сильно задело упоминание о мореходных качествах «Файркреста», его детища. – Думаешь, стоит мне щелкнуть пальцами и – алле-гоп! – вертолет появится там на рассвете?

– Но у нас еще четырнадцать часов, Аннабель. В пять утра вы были готовы щелкнуть пальцами и организовать вертолет к полудню. То есть всего за семь часов, что составляет ровно половину того времени, которым мы сейчас располагаем. Но ведь то было ради важного дела. Вы собирались вернуть меня в Лондон, накричать на меня как следует, а затем уволить.

– Позвони мне в полночь, Каролина. Очень надеюсь, что ты знаешь, что делаешь.

– Да, сэр, – ответил я и отключился.

Вообще это не означало: «Да, сэр, я знаю, что делаю». На самом деле это означало: «Да, сэр, я тоже надеюсь, что знаю, что делаю».

Если ковер в кают-компании «Шангри-ла» стоил хотя бы на пенни меньше пяти тысяч фунтов стерлингов, то старик Скурас, вероятно, купил его подержанным. Размером двадцать на тридцать, ковер переливался яркими цветами: бронзовым, красновато-коричневым и золотым, но в основном золотым – и напоминал поле созревшей кукурузы. Иллюзия усиливалась и толщиной ворса ковра, который затруднял движение. Приходилось продираться сквозь эту чертову штуку. Никогда в жизни не видел ничего подобного, если не считать занавесей, закрывавших две трети переборки. Ковер на фоне занавесей выглядел дешевкой. То ли персидские, то ли афганские, с тяжелым блестящим плетением, которое придавало эффект переливающегося шелка при легком движении «Шангри-ла», они ниспадали с потолка до пола. В просветах между занавесями можно было заметить, что переборки обшиты гладким деревом тропических пород. Из того же дерева изготовлена и великолепная барная стойка, занимавшая бóльшую часть кормовой переборки кают-компании. Роскошные диваны, кресла и барные табуреты, обитые темно-зеленой кожей с золотыми узорами, – все это стоило целое состояние. Даже если обменять столики из кованой меди, стоявшие как попало на ковре, то на вырученные деньги можно было в течение года кормить семью из пяти человек. В ресторане «Савой гриль».

На левой переборке висели две картины Сезанна, на правой – два Ренуара. Но они терялись в этой каюте. Здесь у них не было ни единого шанса. Они лучше смотрелись бы на камбузе.

Как и мы с Ханслеттом. Дело не в том, что наши спортивные куртки и шарфы с узором пейсли сильно диссонировали с декором в целом и черными галстуками-бабочками и смокингами хозяина яхты и других гостей в частности. И даже не в том, что беседы сводились к темам, показывающим нам с Ханслеттом на наше место – место ремесленников, причем довольно плохих. Все разговоры касаемо необеспеченных облигаций, слияний, перекрестных опционов и поглощения компаний, миллионов и миллионов долларов сильно деморализуют низший класс. Но не стоит быть гением, чтобы понимать: такие беседы не направлены на нас, работяг. Для мужчин в черных галстуках-бабочках необеспеченные облигации и поглощение компаний – хлеб насущный и основная тема для бесед. Кроме того, подобные разговоры деморализовали не только нас с Ханслеттом. Здесь еще находились как минимум двое – лысый банкир с козлиной бородкой по имени Бискарт и грузный прямодушный юрист-шотландец по имени Маккалум, – которые чувствовали себя так же некомфортно, но держались хуже нашего.

Настоящий кадр из немого кино, и ни за что не догадаться, что не так. Со стороны все выглядело очень уютно и очень культурно. Глубокие кресла способствовали полному расслаблению. В каюте ярко горел дровяной камин, в котором особо не было необходимости. Скурас – само воплощение улыбчивого и радушного хозяина. Бокалы никогда не пустели. После нажатия беззвучного звонка появлялся стюард в белой куртке, молча наполнял бокалы и так же молча удалялся. Все так чинно, роскошно, радостно и спокойно. Стоило только включить звуковое сопровождение к немому кино, как очарование происходящего испарялось. Именно в этот момент у нас возникало желание оказаться на камбузе.

Скурасу наполнили бокал в четвертый раз за сорок пять минут, которые мы там находились. Он улыбнулся жене, сидевшей в кресле напротив камина, поднял бокал, чтобы произнести тост:

– За тебя, дорогая! За то, что ты так хорошо всех нас выносишь. Скучнейшая для тебя поездка. За тебя!

Я посмотрел на Шарлотту Скурас. Все остальные тоже. В этом нет ничего необычного. Миллионы людей смотрели на Шарлотту Скурас, когда она была самой востребованной актрисой Европы. Нельзя сказать, что тогда она была особенно юной или особенно красивой, в этом не было нужды, потому как она была первоклассной актрисой, хотя красотой и умом не блистала. Сейчас она еще старше и еще менее красива, фигура начала расплываться. Но мужчины продолжают засматриваться на нее. Шарлотте Скурас около сорока лет, но она будет ловить взгляды сильного пола, даже если вдруг окажется в инвалидной коляске. Такой уж у нее тип лица. Усталое лицо, лицо женщины, которая жила, смеялась, думала, чувствовала и страдала, лицо с карими глазами, в которых светилась тысячелетняя мудрость, лицо, в каждой черточке и в каждой морщинке которого качеств и характера было больше, чем в целом батальоне современных красоток, чьи портреты еженедельно печатают в глянцевых журналах, красоток, которые смотрят на вас с обложек гладкими красивыми лицами и пустыми красивыми глазами. Соберите их всех в одной комнате с Шарлоттой Скурас, и никто даже не взглянет на этих красавиц. Массовые копии на коробках шоколадных конфет никогда не составят конкуренцию картине, написанной великим художником.

– Ты очень добр, Энтони. – Шарлотта Скурас обладала глубоким спокойным голосом, в котором едва слышался акцент; она выдавила из себя усталую дежурную улыбку, что вполне сочеталось с кругами под карими глазами. – Но я никогда не скучаю. Правда. Ты это знаешь.

– Вот с этими-то гостями? – Скурас привычно широко улыбнулся. – На заседании совета правления на Западных островах? И это вместо круиза по Леванту с твоими любимчиками голубых кровей? Возьмем, к примеру, Доллманна. – Он кивнул человеку, стоявшему рядом.

Это был высокий худой мужчина в очках, с редеющими темными волосами, которому следовало побриться. Джон Доллманн являлся генеральным директором «Судоходных