Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

— Мам, помидоры «доехали» нормально? — громко крикнула Татьяна, чтобы мать, разбирающая пакеты со снедью на кухне, могла ее услышать.

— Нормально, нормально. — Та появилась в коридоре стремительно и говорила отчего-то шепотом, лицо ее при этом было испуганным.

В эту минуту, в полутемном, узком коридоре подмосковной квартирки, Татьяна очень четко осознала, какая пропасть разделяет ее настоящую мать и ту моложавую, уверенную в себе женщину, что изредка налетала на маленький домик свежим, почти что заморским ураганом.

Она растерянно положила трубку на рычаг, даже не простившись с бабушкой и чувствуя, что совершила нечто ужасное.

— Знаешь, — по-прежнему шепотом сказала ей мать, близко придвигая свое потное, красное и оттого какое-то особенно старое лицо, — я буду давать тебе деньги, ты звони бабушке с почтамта. Так дешевле, и вообще… Степа не любит, когда подолгу занимают телефон: ему могут звонить в любую минуту, сама понимаешь…

По какому такому неотложному делу могут звонить Степс, мелкому чиновнику в Министерстве жилищно-коммунального хозяйства, Татьяна так никогда и не поняла.

Через неделю, сдав документы в приемную комиссию факультета журналистики МГУ и получив на время сдачи экзаменов место в общежитии на Ленгорах, она съехала от матери, чтобы уже никогда не возвращаться в убогую квартирку, где безраздельно царил культ Степы, живущего в постоянном ожидании важного правительственного сообщения по телефону.

Разумеется, протекции с его стороны при поступлении в институт ожидать не приходилось. Это было так же очевидно, как и то, что никакого важного звонка никогда не последует, разве что кто-нибудь когда-нибудь ошибется номером.

Впрочем, на мать Татьяна почти не обиделась.

Быть может, лимит прощения, отпущенный Создателем каждому смертному, не был еще исчерпан ею. Собственно говоря, чаша эта была почти не тронута, ибо прощать до сей поры было некого. Разве что безымянного редактора из «Комсомолки», который бессердечно искромсал живую плоть ее первого настоящего очерка? Но он был прощен давно, сразу же, под гром победных фанфар, на которые не поскупились благодарные сограждане. Они-то и остудили жгучую боль первого разочарования.

Справиться с другим должно было помочь полное и абсолютное признание юной провинциалки в прославленных стенах Главного Вуза Страны. В том, что оно последует немедленно, после первого же экзамена, которым по традиции было сочинение, Татьяна ни секунды не сомневалась. Более того, в глубине души она была уверена, что уже первый экзамен поднимет ее в глазах взыскательных экзаменаторов на ступень, недосягаемую для прочих абитуриентов.

Она сразу так и повела себя в маленькой комнате студенческого общежития, куда ее поселили вместе с тремя такими же провинциальными искательницами столичного счастья.

Девчонки были простыми, неопытными и страшно напуганными. Скрывать этого они не умели, да, возможно, и не хотели, а потому бесконечно обменивались какими-то слухами, мифами, легендами, которыми непременно обрастает летопись вступительных экзаменов любого уважающего себя института, так же как корпус любого приличного лайнера просто обязан быть отягощен тяжелым наростом ракушек и прочей морской дребедени.

Словно чужие юбочки, блузки и туфельки, случайно обнаруженные в казенном гардеробе, девчонки примеряли все эти сказочки на себя, прилаживая их и так и сяк к собственным нехитрым судьбам с тайной надеждой, что какая-то из стоптанных лодочек вдруг окажется хрустальным башмачком и вмиг превратит пугливую абитуриентку Золушку в прекрасную принцессу-первокурсницу.

Еще они без устали подсчитывали свой профессиональный стаж, который успели заработать после школы или на школьной скамье — пописывая статейки для местных газет, готовя репортажи для юношеских редакций радиокомитетов. В ту пору понятие «стажник» набирало силу и широко открывало заветные вузовские двери перед теми счастливчиками, которые уже сподобились потрудиться на стезе избранной профессии.

Татьяна поглядывала на них свысока.

Первую же попытку втянуть себя в бесконечные разговоры, изматывающие душу одновременно и надеждой, и отчаянием, отвергла решительно и с таким ледяным презрением, что более с ней никто из соседок по комнате не заговорил ни разу.

— Тань, а ты как считаешься, как «стажник»? — наивно поинтересовалась в первый же вечер одна из девчонок, когда бесконечно волнующая всех тема только начала раскручиваться за вечерним чаем. У девочки был какой-то странный выговор, не южный, к которому ухо Татьяны привыкло с детства (хотя сама она, стараниями бабушки, говорила по-русски академически правильно), и не московский, который Татьяне безумно нравился, как вообще все московское, а непонятный и оттого неприятный. Слишком, что ли, провинциальный, если не сказать — деревенский. Тогда ей было еще невдомек, что более всего нетерпимы к чужому провинциализму бывают именно провинциалы, пытающиеся, пусть и бессознательно, своим надменным порицанием скрыть собственное «постыдное», по их разумению, происхождение. Словом, девчонка Татьяну раздражала и странным своим говорком, и тем, что упорно не желала замечать ее, Татьянино, превосходство, а потому бесцеремонно, как к ровне, все приставала к ней со своими глупыми разговорами. Татьяна решила положить этому амикошонству конец.

— Да, — сухо ответила она, полагая, что короткий ответ немедленно вызовет следующий вопрос, и уже зная, что и как ответит беспардонной соседке.

— Везет! — Девчонка не скрывала зависти, впрочем, это была, вне всякого сомнения, «белая» зависть. «Черной» давятся втихомолку. — А где ты печаталась, в «районке»?

— В «Комсомольской правде». — Ответ прозвучал скупо и торжественно.

В комнате наступила тишина. Но нахальная провинциалка не унималась. Похоже было, что она уловила отношение Татьяны и теперь тоже разозлилась.

— А как твоя фамилия? — В голосе звучало откровенное недоверие.

— Снежинская. — Это была девичья фамилия бабушки, и одному только Богу известно, на какие смертельные должностные нарушения пошли сердобольные регистраторы из маленького загса в далеком городке, выполняя просьбу уважаемой старой дамы, сдобренную всего-то коробкой хороших столичных конфет. Но как бы там ни было, обе девочки носили именно эту фамилию, и бабушка была счастлива.

— Что-то я не помню такую фамилию в «Комсомолке»… — Теперь девчонка уже не сомневалась, всем своим тоном она уличала Татьяну во лжи. Но именно к такому повороту событий та была готова.

— Так пойди в библиотеку и освежи память. — Это была уже откровенная грубость. Татьяна рассчитывала, что после такого от нее наконец отступятся все. Но просчиталась. Подвело отсутствие жизненного опыта и, как следствие, знания человеческой психологии. Они наверняка подсказали бы ей, что в любой, а особенно женской, компании непременно найдется милая и, как правило, незаметная поначалу «сестра-миротворица», которая всегда готова вступиться за того, кого в данный момент отторгает большинство. Признать его правоту, даже если он, и по ее мнению, тысячу раз не прав, и поверить в справедливость его утверждений, если даже грудному младенцу ясно,