Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

— Послушай, может, все-таки изволишь сообщить, куда мы так гордо шествуем?

— Вот именно, шествуем, — немедленно отозвался секретарь, и столько неприкрытой обиды было в его голосе, что Андрей даже злобно обрадовался: комсомолец по-прежнему активно ему не нравился. — С вами желает говорить высокое начальство, персонально и конфиденциально. К нему и шествуем.

— На предмет?

— Не сказано. Видать, мордой не вышел.

Они остановились у двери парткома, и секретарь аккуратно стукнул в нее, но ответа дожидаться не стал, отворил и с шутовским поклоном пропустил Андрея вперед.

Навстречу ему из-за длинного стола заседаний быстро поднялся невысокий щуплый парнишка, совсем молоденький, как казалось с первого взгляда.

— Сазонов? — радостно полюбопытствовал он и, не дожидаясь ответа, быстро пошел навстречу с приветственно протянутой рукой. — Николай Попов, заведующий организационным отделом райкома…

Через две недели, пройдя все необходимые собеседования и заполнив немыслимое количество анкет, Андрей Сазонов сменил его на этом посту, возглавив организационный отдел райкома комсомола.

Все это время первый секретарь райкома Дарья Чернышева наблюдала за ним, сохраняя внушительную руководящую дистанцию. По существу, она всего лишь раз обстоятельно беседовала с Андреем, да и то в присутствии худощавого «парнишки», Николая Попова, разменявшего, как выяснилось, четвертый десяток. В силу чего и покидал он свою комсомольскую должность, перебираясь на щедрые партийные хлеба.

Позже они, конечно же, часто встречались наедине, но всякий раз это общение было коротко и сухо.

Андрей называл ее Дарьей Дмитриевной и обращался на вы, она говорила ему ты и звала исключительно по фамилии, вроде бы следуя старой партийной традиции, на самом же деле стремясь подчеркнуть разделяющую их пропасть.

Ее игра, однако, ничуть не задевала Андрея, ибо теперь он знал уже наверняка: женщина эта будет принадлежать ему, хочет этого и просто грамотно держит паузу.

Робкая и упрямая одновременно надежда, несправедливо обруганная и отринутая, теперь пожинала плоды своей проницательности. Она безраздельно господствовала в душе Андрея, обернувшись спокойной и слегка надменной уверенностью, что незамедлительно сказалось на его психологическом состоянии, повадках и внешности.

Инертность и лень растворились, как дым ароматных сигарет, которые Дарья Дмитриевна безостановочно курила. Смешиваясь со стойким ароматом духов, он немедленно переставал восприниматься как табачный, превращаясь в неповторимый, присущий только ей аромат тайного, обольстительного порока.

На смену природной замкнутости, которую Андрей, особо, впрочем, не задумываясь об этом, камуфлировал завесой медлительной, вялой лени, пришла совершенно особая манера поведения, пронизанная фальшивым панибратством и бутафорским обаянием, взятая на вооружение функционерами во времена Горбачева, провозгласившего курс на всеобщую демократизацию. В нужный момент она, как легчайшая бамбуковая ширма, мгновенно отодвигалась в сторону, и перед потрясенным собеседником представал сдержанный, немногословный, холодный человек, жестоко пресекающий любое инакомыслие.

Все произошло так, как он и предполагал, впрочем, как и первый подарок судьбы, этот достался ему с некоторой задержкой, когда нетерпение уже заползало в душу опасным соблазном ускорить процесс короткой кавалерийской атакой. К счастью, до этого дело не дошло, ибо, случись подобное, замок, пока еще парящий в воздухе, мог там и остаться.

Дарья Дмитриевна Чернышева была женщиной властной, не терпящей над собой насилия.

Но с некоторой оговоркой.

Номенклатурная должность обрекала ее на полное и безоговорочное подчинение воле вышестоящих инстанций и отдельно взятых товарищей. Сильной, волевой, амбициозной натуре тупая покорность давалась с трудом, обрекая на постоянный внутренний конфликт, из которого существовал только один спасительный выход: установление абсолютной личной диктатуры в собственной вотчине, благо та позволяла развернуться.

Аппарат райкома существовал в режиме вечного ожидания жестокой порки и не ведал того счастливого времени, когда ждать пришлось бы долго.

Словом, все решения в своей жизни, не отнесенные к компетенции вышестоящих инстанций, Дарья Дмитриевна всегда принимала самостоятельно.

И потому все произошло только тогда, когда она решила, что настала пора тому произойти.

Было 29 октября — день рождения комсомола. Праздник, который почитали все без исключения комсомольские функционеры, действующие и бывшие, какие бы посты они ни занимали. Забавно, но день этот был чем-то сродни древнему языческому торжеству, отменявшему на одну короткую ночь все табу, стиравшему до рассвета строгие сословные границы.

Спустя века все происходило очень похоже.

Праздничное застолье на короткое время ликвидировало строгую номенклатурную лестницу, упраздняло железную партийную дисциплину и пуританскую мораль. Оно неизменно умиляло пресыщенные души одних и будоражило честолюбивое сознание других обманчивым ощущением принадлежности к некоему чуть ли не тайному и оттого еще более могучему и сплоченному братству.

В финале праздника обязательно пели песню про комсомольцев-добровольцев, сильных исключительно верною дружбой. Глаза застилали слезы умиления, которых никто в этот день не стыдился.

Когда полуофициальная часть мероприятия была закончена, воспоминания исчерпаны, песни спеты и отяжелевшие ветераны бережно погружены в персональные машины, закаленный аппарат продолжил праздник, переместившись из райкома на квартиру одного из инструкторов, жившего в одиночестве.

Там все было уже гораздо проще и милее: пятнадцать человек поместились в одной маленькой комнате, рассевшись прямо на полу, разлили вино по бокалам, стаканам и кружкам — кому что, безотносительно должности, досталось, — зажгли свечи, достали гитару.

Грустные бардовские песни всерьез бередили души.

И маленькое золотистое пламя трепетало, подхваченное дыханием людей, поющих, быть может, и не очень стройно, но дружно и проникновенно.

Дарья пела вместе со всеми, низкий, хрипловатый голос ладно ложился на негромкие гитарные аккорды, и трудно, невозможно было представить, что эта хрупкая женщина, тоскующая о каком-то своем, никому не ведомом «лесном солнышке», уже завтра утром, сатанея, разразится площадной бранью и, не испытывая ни малейшей неловкости, швырнет бумаги в лицо человеку.

Дело близилось к рассвету, когда Дарья Дмитриевна, безошибочно определив тот предел, переступив который вместе с подчиненными она уже никакими репрессиями не сможет добиться их повиновения, резко оборвав песню, поднялась.

— Сазонов! Проводишь меня! — Это был приказ, и никому в голову не пришло удивиться ему или уж тем более усомниться в ее решении.

Выйдя из машины и направляясь к подъезду своего дома, она даже не обернулась, уверенная в том, что Андрей последует за ней.

В лифте, слегка запрокинув голову, в упор, насмешливо взглянула ему в лицо черными, омутными своими глазами и требовательно бросила:

— Ну!

Теряя этой ночью рассудок, возносясь к вершинам, которые случается открывать человеку только в жутком и восхитительном бреду, срываясь с них в раскаленную лаву тяжелой, темной страсти, Андрей постоянно ощущал присутствие подле себя сразу двух женщин.

Одну он ласкал, наслаждаясь чуткостью ее гибкого, послушного тела.

Другая странно вплеталась в их объятия, обжигая коротким, ускользающим прикосновением, сводя с ума дерзким ароматом странных духов.

Задыхаясь от нежности