Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

и восторга, он сказал ей об этом, когда, отдыхая, они пили шампанское. Она при этом курила, и огонек сигареты плыл, отражаясь в золотистом аквариуме бокала, как диковинная ярко-оранжевая рыбка.

— Две? — Дарья усмехнулась коротко и отчего-то недобро. — Две женщины? У тебя опасные фантазии, мой мальчик.

— Боже! Ты ничего не поняла?! Вторая — это тоже ты. Но та, прошлая, помнишь, которую я обнял в дверях?

— Нет, не помню, — сухо отозвалась она, но Андрей ей не поверил.

НОВЫЙ ХОЗЯИН СТАРОГО ДОМА

Долгая-долгая пауза повисла в воздухе. И была она как будто даже осязаема, как речная сырость, заполнившая комнату, и заметна глазу, как ночная мгла, совершенно уже отвоевавшая у людей пространство.

Впрочем, и не людьми вовсе казались в эти минуты обитатели этого сумеречного пространства, а соляными столбами или изваяниями древних идолов, неподвижными и безмолвными, каждый на своем месте.

Ничто, однако, не длится вечно пэд луной.

И даже сказочные персонажи, обращенные в камень волею злых сил, обретают рано или поздно прежние черты.

Что ж говорить о людях вполне земных, далеких от мистики, просто коротающих недолгую летнюю ночь под сенью старого сада!

Шок миновал. И все заговорили разом.

— Что ты такое несешь, Вера, совсем белены объелась?

— Ну, знаешь, друг милый, это ухе слишком!

— Где? Когда? И почему ты молчала об этом раньше, черт тебя побери, Вера!

— Да не орите вы! Дайте ей сказать, в конце концов!

— Что ты молчишь, Вера?!

Они еще кричали что-то, перебивая друг друга, выплескивая обидные слова и пузырящиеся эмоциями междометия, когда Вера наконец заговорила снова.

Она не повысила тона. Возможно, просто принадлежала к той редкой категории людей, которые вообще не могут кричать, что бы с ними ни происходило.

Однако первые же звуки ее шелестящего голоса были странным образом услышаны и подействовали на взбудораженную компанию более, нежели самый громкий и грозный окрик.

Все немедленно смолкли.

— Вы никогда не интересовались этим, да и не воспринимали всерьез…

— А ты вообразила, что твои бредни можно воспринять как-то иначе?!

— Заткнись ты! Тебе-то кто дал право говорить за всех?

— Я-то заткнусь, но вы, похоже, так же свихнулись, как и Верка.

— Я последний раз тебя предупреждаю: не прикусишь язык — вышвырну тебя вон…

— Прекратите вы, оба! В конце концов, это мой дом, и никто никого отсюда вышвыривать не смеет, это — во-первых! А во-вторых, ты, Лида, правда, попридержи язык. Я не хочу, чтобы в этих стенах звучали оскорбительные реплики в адрес моих друзей.

— Боже милостивый! Какой пафос! Может, тебе напомнить, милый, что звучало не так уж давно в этих стенах? Или — прости, прости! — запамятовала, и вправду: ты ведь предпочитал заниматься этим беззвучно…

— Лида, это переходит уже все границы!!!

— А что такого я сказала? И о каких границах речь? Разве не известно всем, что наш уважаемый хозяин ходил в моих любовниках? И не так уж давно все это было. С тобой, милый, мы еще состояли, так сказать, в узах законного брака. Но ведь и ты все знал, правда? Так где же, по-вашему, мы с ним прелюбодействовали? В саду под кустиком? Ну уж нет, я барышня нежная, мне нужен комфорт: чистая постель, теплая ванна…

— Уймись! Что ты за барышня, и впрямь всем хорошо известно. И не о тебе сейчас речь. Вера! Ты собираешься еще что-нибудь добавить к своему заявлению? Или оставишь всех гадать, что там тебе привиделось?

— Мне не привиделось.

— Ну хорошо, хорошо, не привиделось. Но судить об этом мы сможем, только услышав всю историю, ты согласна?

— Согласна. Я и собираюсь все рассказать, просто жду, пока прекратится вся эта… грязь.

— Ой, какие мы чистенькие!..

— Лида!!!

— Все. Умолкаю. Больше вы меня не услышите. Только кто вам будет передачи носить в Кащенко или куда там еще вас упекут рано или поздно с такими разговорами?

— Обойдемся как-нибудь без твоего милосердия. Вера, не тяни!

— Хорошо. Извольте. Вы же знаете, что я иногда рисую. Так, пейзажи, речку, лес, поселок — ничего серьезного, разумеется. Просто себя тешу.

— Не скромничай, акварели твои очень даже…

— Спасибо. Но разговор я этот завела вовсе не для того, чтобы похвалиться своей мазней Просто к слову, поскольку именно с этюдником залезла я как-то в самые дебри, там, на берегу, как раз под их забором.

Все вы знаете это место.

Мне хотелось реку написать через камыши. Камыши на переднем плане, а сквозь них река только проглядывает… Там как раз такие девственные заросли.

Был июль, но день стоял какой-то хмурый, серый, как осенью. А мне такой и нужен был… я хотела, чтобы река… вроде как в заточении, за камышовой изгородью… И потому все в миноре. Но, простите, это к делу отношения не имеет. Важно лишь то, что день был хмурый.

Словом, я с этюдником протиснулась в самые непролазные заросли и начала работать. Сколько времени прошло, не знаю: может, час, а может — гораздо больше.

Было еще светло, но летом сумерки поздние, так что, может, уже близился вечер, когда мне показалось, что кто-то стоит за спиной. Причем ни шагов, ни вообще постороннего шума я не слышала, а пробраться сквозь такие заросли бесшумно не смогла бы ни одна живая душа. Эта мысль пришла ко мне сразу же, как только я ощутила чужое присутствие. А ощутила я его очень… как бы это сказать поточнее?., остро, что ли.

То есть я точно знала, что сзади кто-то есть.

Потом мысль про то, что этот кто-то подобрался бесшумно.

Потом, помню, я еще успела подумать, что это невозможно в принципе.

А потом…

Потом меня сковал такой ужас, что уже ни думать, ни тем паче сопоставлять факты я не могла. Просто стояла, как столб, с кисточкой в руках, не смея пошевелиться. А уж о том, чтобы обернуться, не могло быть и речи.

Я, наверное, впервые испытала настоящий ступор. Это правда страшно: все чувствуешь — слышишь, видишь, осязаешь… может, даже, во сто крат острее, чем обычно, — но пошевелиться не можешь, тело словно бы не твое, и голос, наверное, тоже.

Впрочем, кричать я и не пробовала.

В общем, стою я так, сердце не бьется, дыхание остановилось, и Господу только известно, сколько эта пытка ужасом могла еще продолжаться.

И вдруг отчетливо, хотя и очень тихо, слышу я слова. Вернее, только одно слово. Мое имя.

*Вера!» — зовет меня кто-то. Голос мне незнакомый и вообще какой-то странный, не голос даже,