Искатель, 2004 №12 - Керен Певзнер

Сказал — и шагнул с тропы в лес, в молодой ельник, и словно его не бывало.

— Ой, где же дедушка? — удивленно завертел головкою Глеб.

— По своим делам, наверное, пошел, — пояснила младшему брату Надя.

— Это ничего, — махнул рукою Борис, — теперь мы и без него к озеру выйдем.

— И очень просто! — согласилась Надя и задумчиво добавила: — Какой странный этот дед, правда, Боря?

— Да, колоритный старец, — согласился Борис.

— Ему, наверное, лет сто.

— А это вряд ли.

— Почему? — удивилась Надя.

— Эх ты, а еще естественные науки хочешь изучать, — мягко пожурил сестру Борис. — Наблюдательности тебе не хватает. Ты видела его зубы?

— И что зубы?

— Они все целы — большие и крепкие. Я в деревнях ни одного мужика старше шестидесяти не встречал, чтобы так-то… хотя он не больно похож на крестьянина.

— Может, из староверов? — робко предположила девочка.

— Лазве ласкольникам кулить можно? — вклинился в разговор семилетний Глеб.

— Кажется, нет, — искренне удивился старший брат, — а с чего это ты выдумал, что он курит?

— Потому что зубы у него желтые-желтые, как у папы. А папа говолит, это от кулева, — рассудительно заявил малыш.

— Ай да молодец! — засмеялся Боря, одобрительно взъерошив брату волосы. — Учись вот, Надюша, какая наблюдательность. А зубы у него и впрямь желтые. И кривые.

Заметив, что сестра передернула плечиками, Борис еще более развеселился и, зловеще понизив голос и округлив глаза (притом едва не смеясь), добавил:

— Длинные такие, кривые, желтые зубищи… как у вурдалака! Помнишь, у графа Алексея Константиновича Толстого?

— Перестань! — сердито, но сама с трудом удерживаясь от смеха, одернула его Надя. — Ты Глеба напугаешь. И вообще, он мне больше напомнил пушкинского кудесника.

— Поколный Пелуну сталик одному… — с готовностью поддержал сестру Глеб.

— Лучше скажи, раз такой наблюдательный, — продолжила девочка, — что за орнамент был у него на вороте рубахи, паучиный какой-то?

— Вышивка действительно интересная, — согласился Борис. — Это солярные знаки, точнее, знак солнцеворота — старинный, языческий еще символ. Я полагал, что в наших краях он не встречается. Надо непременно рассказать об этом дяде Алексею. Ему, как ученому, наверняка будет любопытно.

Так, за разговорами, ребята ушли довольно порядочно от дороги и внезапно заметили на стволе причудливо искривленной, точно китайский иероглиф, березки вылинявший клочок красной ветоши.

— Ага! — обрадовался Борис. — Не обманул дед. Теперь сворачиваем направо и считаем шаги.

Последнее оказалось затруднительным: почва вскоре сделалась кислой и кочковатой, так что стоило кому оступиться, как под сапогом хлюпко чавкало.

— Что же, — ворчал Борис, — в болото нас направил этот Сусанин?

Потом он остановился, сломил крепкую ольховую палку и, поворотившись к Наде с Глебом, решительно заявил:

— Уж больно здесь топко. Если станет еще сырее, повернем назад, а пока ступайте след в след за мною. Надя, держи Глеба за руку. Понятно?

— Понятно, понятно, — хором заверили его Надя с Глебом.

Однако поворачивать не пришлось, поскольку буквально через пять шагов кусты раздались и ребята вышли к пологому берегу изрядно заболоченного лесного озера.

Участок берега, на котором они оказались, был покрыт пружинистым слоем сухого сфагнума, таким толстым, что ноги утопали в нем по самую щиколотку. Борис и Надя с Глебом, которого она продолжала держать за руку, остановились и примолкли, очарованные. Открывавшийся их взорам пейзаж казался совершенно диким и вместе с тем каким-то… умиротворяющим: недвижные, устланные покрывалом зеленой ряски воды, окруженные непроницаемо-плотной стеной рогоза; и над всем этим — лиловая дымка предвечернего тумана. На противоположном, почти утонувшем в таинственной туманной завесе берегу угадывались очертания деревянного строения на сваях, похожего на звонницу.

— По всей видимости, рыба здесь должна брать хорошо, — первым очнулся Борис. — Ну-ка, Глеб, готовь снасть, как я тебя учил.

Пока братья разматывали леску, наживляли крючки и закидывали удочки, Надя, отойдя в сторонку, чтобы не мешаться, тихонько присела на корточки у самой воды. Разогнав ладошкой ряску, она с любопытством заглянула в озерную глубь. Там все кишело своеобразной жизнью: у поверхности кверху брюшками шныряли длинноногие водяные клопы, дальше, в хаотических лабиринтах многометровых плетей урути, кружили стайки жуков-вертянок; на самых сочных стеблях водоросли затейливыми пагодами лепились крупные раковины прудовиков; вон блеснул воздушный кокон водяного паука-серебрянки, а вот, раздвигая плети урути, поигрывая хищными жвалами, важно продефилировал высматривающий очередную добычу плавунец.

Надя постаралась проникнуть взглядом еще глубже, туда, где в загадочном зеленоватом сумраке росли странные водоросли — белесые и нитевидные, словно чьи-то волосы; чуть колеблемые слабыми придонными токами, они прямо заворожили Надю, и она, стремясь рассмотреть их как следует, склонила лицо почти к самой воде; от воды шел немного дурманящий запах, водяные волосы маняще шевелились, рождая обманчивые образы и непонятные мысли… «Ой, ладо-ладу… ой, ледо-ладу…» — вспомнилась девочке давешняя припевка. Да нет, не вспомнилась, а будто прозвучала в ее голове, напетая приветным, шепотливым голосом: «Сиде Яша под мостом, за ореховым кустом…» Вдруг она заметила меж толстых корневищ неизвестного ей растения длинную ящерку с плоским хвостом, которая, казалось, внимательно наблюдает за девочкой.

— Ой, тритон! тритон! — невольно воскликнула Надя. — Где? — спросил незаметно подошедший к ней Борис. — Там, там, в корнях!

Борис, окунув руку по самый локоть, резким движением выдернул весь куст; прятавшийся в его корнях тритон живо скользнул в воду и мощным нырком ушел подальше от берега.

— Красивый какой! — засмеялась девочка. — А брюшко алое и в пятнышках, ты видел?

— Да. А знаешь, Надюша, как называется это растение?

— Нет.

— Это аир, он к нам с Востока попал. По преданию, воины хана Батыя, перед тем как пить, всегда бросали в водоем кусочки его корневища. Ведь аир очищает воду.

— А он съедобный?

— Да, его используют как пряность и лекарство от многих болезней.

— Ах, Боря, до чего ты всего много знаешь! Чего ни спросишь — ну обо всем. А камыши — вон сколько их — тоже едят?

— Это, Надюша, совсем не камыш, а рогоз. Камыш, он эдакой метелкой заканчивается, а у рогоза — видишь — коричневые початки. Сейчас они, правда, почти все созрели и распушились. К слову сказать, корневища рогоза также съедобны — в них крахмала много, а пух из початков идет на подушки, вот как.

Тут Борис заметил, что его поплавок многообещающе повело к берегу, а после и задергало, и он, шикнув, осторожно поднял удилище и замер в напряженном ожидании. У Глеба тоже клюнуло. Ахнув, он дернул, леска натянулась на миг, и с крючка с плеском шлепнулось нечто довольно увесистое.

— Солвалась! — расстроился мальчик. — Ух и клупная