Искатель, 2004 №12 - Керен Певзнер

Старший брат предостерегающе приложил палец к тубам: его поплавок продолжало вести к тинистому берегу, но он не спешил подсекать, хотя клевало уже беспрерывно. Наконец, когда особенно сильная поклевка утянула поплавок под воду целиком, Борис энергично, но не резко потянул… и вот — на крючке, переливаясь живым серебром, бьется жирный златоперый карась.

Ребята сунули карася в садок и принялись по новой наживлять крючки, а Надя, налюбовавшись красивой трепещущей рыбкой, опять присела в сторонке на корточки и, вооружившись прутиком, вернулась к прежнему занятию — исследованию водной флоры и фауны.

Но стоило ей забраться взглядом до странных белесых водорослей, как знакомый певучий шепоток зазвучал у нее в голове. «Ой, ладо-ладу, — манил голос, — тишь да гладь… ой, ладо-ладу, благода-а-ать…» — обещал он. И еще много чего малопонятного, но такого приятственного и удивительного сулил этот шепот.

Незаметно для себя девочка клонилась к воде ниже и ниже… все ниже и ниже… А шепот размножился, поделившись на несколько плакучих девичьих голосов; смысл протяжных зазывов был темен, но они манили ласково, истово внушали и уговаривали, сулили сладостную прохладу, покой, отдохновение… «Ой, ладо-ладу…» И вот уже затуманенному Надиному взору метится, как по зеркально-чистой, без всякой болотной зелени глади озера один за другим плывут сплетенные из скромных полевых цветов венки; только несет их почему-то не с берега, а откуда-то с середины озера, где округлая купа ивняка полощет склоненные ветви в прозрачных водах. Венки плыли, кружились и… тонули, словно утянутые вниз невидимыми руками.

А потом Надя увидала лица — множество творожно-белых лиц, смотрящих на нее из зеленой глуби. «Сестрица, — беззвучно шептали бледные губы, — к нам, к нам, сестрица…»

— Со-ом! — закричал Глеб, вцепившись в удочку. — Боля, помогай!

Надя вздрогнула, тряхнула головой, и все сладостные посулы и фантастические миражи мигом исчезли. «Это с недосыпа», — решила про себя девочка (прошлую ночь, в предвкушении грядущей поездки, она спала мало и беспокойно).

Рыбина попалась столь крупная, что Борису вправду пришлось прийти на помощь младшему брату, чтобы у того не вырвало удилище или не оборвалась снасть. Однако все вышло удачно, и через минуту совершенно счастливый Глеб крепко прижимал к груди драгоценную добычу, взахлеб повторяя: «Сом, сом!»

— Это, Глебушка, не сом, а линь, — поправил его Боря.

— Линь! Ух ты, линь! — еще больше обрадовался малыш, приплясывая на месте. — Я поймал! Я!

В это время из самых недр озерного омута донесся какой-то нутряной, протяжный, схожий с отрыжкой звук, и в воздухе остро пахнуло затхлостью. Почти одновременно с противоположного, затянутого туманом берега гулко ударил колокол — раз, другой, третий, потом смолк ненадолго и — снова: бом! бом! бом-м-м!

Вся компания замерла в некоторой растерянности, а когда последние отзвуки колокольного звона затерялись среди деревьев, из-за плотной стены туманных испарений вынырнула утлая лодчонка со стоящей на ней в рост долговязой фигурой в темном одеянии. Наде фигура эта живо напомнила книжную картинку с изображением Харона — перевозчика душ умерших. Но вот лодка с гребцом приблизилась на расстояние видимости и остановилась, а ребята смогли разглядеть, что на ее борту стоит высокий пожилой чернец в рясе с капюшоном и сурово оглядывает их глубоко запавшими глазами.

— Доблый вечел, — первым нарушил неловкое молчание Глеб, — мы лыбачим, а вы кто?

— Ибо сказано, — вместо ответного приветствия, грозно воздев руку с веслом, произнес монах, — не ходи при болоте: черт уши обколотит!

— И вам тоже доброго здоровья, святой отец, — спокойно, с легкой иронией ответил Борис. — Чем обязаны?

— Это я, — тем же бранчливым тоном продолжал монах, — я спрашиваю: какого лешего вам тут надо, да еще на ночь глядя?!

— Отвечено же: рыбачим мы тут, — по-прежнему ровно, однако с заметным уже раздражением пояснил Боря и пожал плечами. — Рыбу, значит, удим.

— Рыбу? Удите?! — еще более рассвирепел старец. — А кто вам позволил? Кто дозволение давал, а?!

— Разве для этого нужно чье-то дозволение? — подивился Борис. — Вот глупости!

— Ага! — злорадно воскликнул чернец. — Значит, без дозволения! Ах вы, налетчики, ах вы, тати ночные! Нехристи! Язычники!

— Да отчего же, — в свою очередь закричал юноша и даже топнул в сердцах ногою так, что хлюпкий наплавной берег всколебнулся, — отчего же тати? Что вы несете?!

— Оттого тати, — заявил монах, неожиданно утишив тон, зато наставив на них, вместо обличительного перста, весло, — что озеро это — монастырская сажалка, и рыба с него идет на стол самого настоятеля.

— Помилуйте, какого еще настоятеля? — опешил Борис. — Мы не первый год останавливаемся в Борисоглебском монастыре, и мать-настоятельница Евфросиния ничего нам про то не сказывала. И вообще, это женский монастырь, а вы вон монах, мужчина.

— Женский общежительный тлетьего класса, — поддержал брата Глеб.

— Баранья башка! — снова взъярился неистовый старец. — Да неужто на Руси один Аносин монастырь только и есть? А эта сажалка — Новоиерусалимского Воскресенского монастыря, что патриарх Никон построил, слыхал о таком, невежа, идолопоклонник? А ну, пошли, пошли отсель, бессмысленные!

— Ладно, мы сейчас же уйдем, — внушительно заявил Борис, — тем более что не намерены (несмотря на ваши похулы) нарушать права чужой собственности. Однако я немедленно пойду к игуменье Евфросинии и сообщу ей о встреченной нами беспримерной грубости. Чтобы она пожаловалась вашему монастырскому начальству.

И, собрав поспешно удочки и даже (к великому огорчению Глеба) выпустив на волю добычу, горе-рыболовы понуро отправились восвояси. А в спины им еще долго летели поносные эпитеты и негодующая брань гневливого инока.

По дороге Борис как мог пытался скрасить неприятное впечатление от происшедшего, особенно утешая много расстроенного Глеба, который лишился первого в своей семилетней жизни да ко всему еще столь значительного улова. Надя также помогала брату, хотя сама была немало смущена этим событием. Сошлись на том, что прямо поутру они вновь пойдут на рыбалку, но уже на Истру.

При их подходе к обители закат давно догорел и в небесах замерцали первые звезды. Осиянные полной луной пажити, монастырские стены и башенки, облитые волшебным светом, целительно подействовали на детей и вернули всем прежнее благостное расположение духа.

Пройдя калитку в кирпичной монастырской ограде, они попали в прекрасно содержимый цветник, а на оплетенном красными турецкими бобами крыльце гостиницы их с тревожными восклицаниями поджидали уже отец с мамой, дядя Алексей Евграфович, заведующая гостиницей мать Феофила и даже кучер Иван. Отец пожурил Бориса, как старшего и, значит, ответственного за прочих детей, за позднее возвращение, а мать Феофила подняла нешуточную суетню, озаботясь приготовлением ужина.

Поужинав монастырской снедью: молоком, яйцами, черным заварным хлебом, а также привезенными с собою холодным ростбифом и паштетом-курником, — Рогузины получили приглашение