Искатель, 2004 №12 - Керен Певзнер

Игуменья Евфросиния, пожилая, но пышущая здоровьем энергичная женщина, встретила их, сидючи в покойном кресле своей скромно меблированной светелки. Кроме большого стола, во главе которого она и находилась, уставленного уже всеразличными угощениями к чаю: вазочками с вареньем, блюдом со свежими неосвященными просвирками заместо хлеба и кипящим самоваром посредине, в гостиной были лишь образа да тянущиеся по периметру простые деревянные лавки, на которых, заменяя собой отсутствующую мебель, сидели несколько совсем ветхих монахинь; они то и дело вздыхали и тихонько сморкались в уголки повязанных на головах платочков.

По завершении обмена взаимными любезностями, разговоров о здоровье, погоде и нынешнем урожае, за столом возникла некоторая пауза, и Борис, воспользовавшись этим, рассказал между прочим об их рыбалке на Ящерином озере и грубой выходке странного монаха. Последнее сразу вызвало почти общее возмущение и отчасти недоумение. Николай Евграфович категорически попросил мать Евфросинию не оставлять этот случай без внимания, а дядя неожиданно стал пенять Борису за то, что он вообще привел сестру с братом на это злосчастное озеро.

— Что ж ты, сударь мой, так неосторожен: потащил младших на болото, когда предупрежден был, что там живет саженный сом? А известно ли тебе, что такой сом, довелись ему, может мальчика, вроде Глеба, очень просто на дно утянуть?

Мама, услыхав подобное предположение, охнула, побледнела и перекрестилась.

— Ну-у… ты это, брат, — крякнул Николай Евграфович, — загнул порядком! Для чего ребят-то понапрасну пугать?

— Загнул?! — немедленно взвился дядя. — Ах, вот как! Тебе ли, Николай, говорить, разве не рассказывал я, как в позапрошлом годе в экспедиции в Якутию (там мы изучали юридические обычаи русских малокультурных инородцев) на озере Лабынкыр пятиаршинный сомина нашу собаку, когда она за подстреленной дичью плыла, на раз слопал?

— Так то в Якутии, мы, слава тебе Господи, в тридцати верстах от Первопрестольной.

— А Медвежьи озера? Они к Москве и того ближе.

— Ладно, ладно, — замахал руками отец, — будет тебе. — И, стремясь сменить тему, обратился к игуменье: — Мать Евфросиния, скажите лучше, что это за сажалка такая, да еще столь изрядно далеко от Нового Иерусалима?

— А в самом деле, матушка, — согласился Алексей Евграфович, — Воскресенский-то монастырь вон в скольких верстах отсюда.

Игуменья, до сего момента не участвовавшая в этом разговоре и выглядевшая несколько расстроенной, замялась, переводя встревоженный взгляд с одного собеседника на другого. Наконец, будто решившись на что-то, она сокрушенно покачала головой:

— Ох, ох, на мне грех, чадушки, надо было ранее вас про ту сажалку упредить. Да кто ж знал? Местные-то давно туда не ходят. Только никакая это не сажалка.

— Как так? — удивились все хором.

— Так вот. И какая сажалка в болоте? Здесь его так все и зовут: «Яшкина болотина».

— Старик называл озеро «Ящериным», — уточнил Борис.

— Верно, когда-то оно так и называлось, — согласилась мать Евфросиния, — когда еще озером было. Но вы, судари, лучше меня знаете, что наш мужик любое топографическое название норовит под свой неповоротливый язык подстроить, вот оно со временем и вышло — «Яшкино».

— Постойте, господа, — развел руками дядя, — я положительно запутался: не озеро, а болото — раз; не «Ящерино», а «Яшкино» — два, и даже не монастырская сажалка. Для чего же там монах приставлен?

— Давнишнее это дело, темное, — вздохнула игуменья. — Ну, раз уж вышло, полагаю, вы имеете право на необходимые пояснения.

Последние слова были произнесены значительным, едва ли не трагическим тоном, поэтому все за столом невольно замерли, предвкушая услышать какую-нибудь занятную местную легенду; даже мощеобразные монашенки на лавках прекратили вздыхать и сморкаться.

— Еще о тот год, как Святейший патриарх Никон придумал обустроить на Истре монастырь, — начала свой рассказ мать Евфросиния, — который являл бы собою полное подобие того, что в настоящем Иерусалиме при пещере Гроба Господня находится, случилось ему, Никону значит, проезжать по каким-то своим патриаршим надобностям через Аносино. Нашей Борисоглебской обители в то время и в зачине не было (как вам, без сомнений, известно, Аносин монастырь княгиня Мещерская основала лишь в 1832 годе), а стоявшая на сем месте малая деревянная церковь Илии Пророка пять лет как сгорела. Каково же было удивление Владыки, когда увидал он, что прихожане Аносина — хотя и не села тогда еще, но деревни большой, богатой — до сей поры так и не удосужились отстроить себе какой-никакой новый храм на месте прежнего, сгоревшего. Ладно. Стал Никон пытать аносинского старосту, куда же крестьяне ходят на исповедь и святых тайн причащаться, хотя бы по набольшим праздникам. Что же? Выходило так, что местные крестьяне вовсе никуда не ходят и живут, по сути, вне лона Матери нашей Православной Церкви. Далее более, спознал Святейший (донес кто или иначе как), что Ильинскую церкву будто бы сами прихожане-то и пожгли! Вознегодовал и велел учинить по всей форме следствие. Прямых улик, свидетельствующих о злонамеренном поджоге, добыто, правда, не было, зато по ходу всплыли некоторые другие вопиющие страсти. Нашлись-таки среди аносинцев благонадежные хрестияне, которые и донесли, что после пожара (или поджога) духовной жизнью селян во все эти лета заправлял не батюшка (прежний поп вместе с церквой сгорел, а нового так и не прислали, потому — некуда) и не староста, а местный деревенский колдун Касьян. Этот де колдун, а по сути — обыкновенный дремучий мужик, устроил на Ящерином озере настоящее языческое капище, и аносинские жители, кто по принуждению, а кто и своею охотой, ходили туда и кланялись там какому-то черному камню, схожему (прости Господи, Пресвятая Матерь Богородица, тьфу-тьфу-тьфу!) со срамным удом. И так будто ведун тот всех запугал, что крестьяне, опасаясь с его стороны сглазу, потрав, заломов и прочих сатанинских мерзостей, на каждый святой праздник — и на Пасху, и на Благовещение, и в Петров и в Ильин дни, и на Спаса, и на Успенье — несли к озеру всякую снедь и мелкую живность — кур, уток, гусей, у того черного камня резали и в водах топили. А дважды в год — в ночь на Ивана Ку-палу и на Преображение — приводили к озеру корову, а то бычка, загоняли в трясину и живьем утапливали! И много еще чего иного творили: русалии устраивали, чучела жгли из соломы, через костры прыгали, ну и… прочие бесовские игрища. Как узнал про те дела Святейший патриарх, распорядился немедля за счет прихода срубить на месте старой, сгоревшей, новую церковь (в одно лето возвели), а после сам, вместе с архиепископом Истринским и прочими важными чинами, обошел Ящерино озеро с хоругвями да иконами, берега святой