Искатель, 2004 №12 - Керен Певзнер

водою кропил, и еще построил у того озера звонницу на сваях (места там злые, маревые) и приказал, чтобы при ней во все время денно и нощно находился бы монах только отстроенного Воскресенского монастыря, который монах трижды на день — на восходе солнца, в полдень и на закате — шестикратно бил бы в медный колокол, отпугивая от того места нечистого (тьфу, не к ночи будь помянут!), а заодно чтобы следил, не ходит ли туда кто из мужиков сызнова. Искал Никон и поганый черный камень, но, все берега обшарив, нигде не нашел его. Говорили, что при виде чудотворных икон и святых хоругвей, ушел тот непотребный болван в землю. Еще хотел Владыка свезти еретика Касьяна в Преображенский приказ, но старик как в воду канул: искали, искали, так и не словили. Тогда велел Святейший повязать всех мужиков и баб, что своей охотой к камню хаживали, заковал их в железа и на подводах отправил в Москву. Да. Так-то вот. С тех пор и стоит и звонит на Яшкином озере колоколенка, а при ней дежурит монах Новоиерусалимской обители.

Как только игуменья умолкла, на лавках ожили древние монашки и затянули плаксивыми старушечьими голосами: «Сохрани, Владыка Всесильне, от всякия прока-азы противнаго диа-аволя, от всякаго потвора, мечтания, беззако-ония и мглы нечи-и-истых привиде-ений ди-иа-аво-ольски-и-их…»

— Весьма-а, — протянул Николай Евграфович, задумчиво оглаживая бороду, — весьма любопытную историю, матушка, вы рассказали. Вот только, извините сердечно, больно фантастическую. Идолопоклонство? В середине семнадцатого столетия? И где — в самом сердце России? Слабомыслимо.

— И очень просто. — заявил Алексей Евграфович, который по ходу повествования делал какие-то пометы в маленькой книжице в потертом кожаном переплете, — а в подтверждение, что подобное возможно, вот тебе историческая цитатка. В знаменитом послании Ивана Грозного к Стоглавому собору содержится, среди прочих, наказ, «чтобы православные христиане… в рощи не ходили и в наливках бы у источников бесовских потех не творили, понеже все то — еллинское бесование и прелесть бесовская».

— Когда — Стоглавый собор, а когда — патриарх Никон, — не сдавался Николай Евграфович, — сто лет разницы!

— Хорошо, — улыбнулся дядя, — даю пример посвежее: согласно положениям первой главы «Артикула воинского с кратким толкованием», изданного в 1715 году, «идолопоклонство, чародейство наикрепчайше запрещается, и таким образом, что никоторое из оных отнюдь ни в лагере и нигде инде да не будет допущено и терпимо. И ежели кто из воинских людей найдется идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохулительный чародей, оный по состоянию дела в жестоком заключении, в железах, гонянием шпицрутен наказан или весьма сожжен имеет быть».

— Сдаюсь! — поднял ладони Николай Евграфович. — И с кем я спорить взялся — с почетным секретарем Этнографического отдела Московского университета! Однако насчет сожжения ты меня, право, удивил. Я, невежа, полагал, что подобное лишь в Европе происходило. Неужели и у нас?

— Было, было, — подтвердил дядя, — конечно, не в европейских масштабах: счет не на сотни тысяч, а на сотни шел, но — было. Возвращаясь же к нашему озерному капищу, скажу следующее: поездив по многим волостям и губерниям, не раз был свидетелем, что сохраняются еще в простонародной среде отголоски прежних языческих верований. Как в изустном творчестве, так и в обрядах. Правда, в центральных землях обрядовая сторона этих поэтических пережитков из-за драконовской и, осмелюсь заявить, неумной политики Святейшего Синода… Ой, простите, матушка! — спохватился он, — зарапортовался, будто на лекции. Прощения прошу!

— Да вы не смущайтесь, — вздохнула игуменья, видимо, по-своему понявшая рискованную эскападу дяди (а может, лишь сделавшая о том вид), — я также полагаю, что негоже Церкви поощрять народные суеверия, пускай и освященные вековой традицией. Давно пора ту колоколенку упразднить… только что поделаешь? Как говорят, в чужой монастырь со своим уставом… — Мать Евфросиния снова вздохнула. — А о столь невместном поведении инока Исидора я обязательно сообщу настоятелю Серафимию.

На том стороны и порешили, и разошлись обоюдно удовлетворенные. Лишь Надя, памятуя странное состояние, что приключилось с нею у озера, мысленно возблагодарила бранчливого старца.

На следующее утро Надя проснулась довольно поздно, как раз к возвращению с речной рыбалки братьев. Те поймали с десяток ершей да трех окуней. Глеб был вполне счастлив, хотя линь ему, увы, более не попался.

Сытый, много ублаготворенный заботливостью матери Феофилы, кучер Иван, подобрав длинные полы своего одеяния, взобрался на козлы. И под напутствия вышедшей на крыльцо игуменьи семейство Рогузиных тронулось. Им во след густо гудел, благовестя к обедне, монастырский колокол.

Ни Гришка, ни тем более Костя с Леной ничего не знали про эти странные события вековой давности. Как, впрочем, не слышали они никогда ни про патриарха Никона, ни про колдуна Касьяна. А если бы знали и слышали, вряд ли это что-нибудь изменило.

Таким образом, маленький отряд «бомбистов» прошел до конца просеки и повернул направо, где, миновав оставшуюся в память о войне заполненную водой воронку, вышел на ту самую извилистую лесную тропу, с которой начался рассказ. Поскольку ехать по узкой, перевитой сосновыми корнями тропке было бы затруднительно, брат с сестрой оставили свои велосипеды прямо здесь, спрятав их в раскидистом кусту орешника.

По мере их продвижения сосновый лес сменился широколиственным, потом густым ельником. Чернушек вокруг была такая пропасть, что стоило сойти с тропы, как они, скрытые палой листвой, начинали хрумкать под ногами. Костя с Леной вновь стали выказывать нетерпение, однако Гришка посоветовал им либо заткнуться, либо возвращаться назад, естественно без него.

Высокие стебли быльника скрыли их с головой; сейчас побуревшие, летом они были увенчаны дымчато-белыми облачками соцветий, источавшими густой пряный аромат.

Неожиданно лес по левую сторону тропы отступил, а вместо него возникла сплошная непролазная стена ольшаника. И хотя тропа здесь не кончалась, а убегала куда-то дальше, Гришка остановился. Осмотревшись вокруг, он вернулся несколько назад, потом вновь прошел вперед; наконец, видимо, отыскав что хотел, удовлетворенно матюгнулся и шагнул прямо в кустарниковую заросль.

Если не знать заранее, ни за что невозможно было бы углядеть начинавшуюся за одним из ольховых кустов топковатую рыбацкую стежку, уводившую от основной тропы влево; она причудливо виляла между кочками, щетинившимися пучками острой осоки.

Местность постепенно становилась все низменнее, все сырее. В пересекаемых подростками неглубоких овражках-мочажниках там и сям стали встречаться оконца с черной болотной водой, куда при их приближении плюхались пугливые лягушки; под ногами захлюпало, и вскоре ребятам, чтобы не набрать в ботинки воды, пришлось шагать с кочки на кочку.

— Блин, — заметил Костя с легкой тревогой, — а земля-то пружинит, чисто матрац! Это че, и есть твоя болотина? А вода где? Куда