Аллегро. Загадка пропавшей партитуры - Ариэль Дорфман

– Они долго так сидели, – сказал он, – великий музыкант и великий врач, просидели молча столько минут, что шевалье потерял им счет. Вашему отцу необходимо было, чтобы это оставалось тайной, а моему отцу необходимо было ее открыть, и они не видели возможности компромисса, который отвечал бы неземным стремлениям одного и земной репутации другого. Наконец Иоганн Себастьян Бах заговорил – и произнес всего одно слово.

Джек Тейлор замолчал, а я уже знал, какое имя он собирается произнести, и Кристиан тоже знал: мы оба услышали его еще до того, как оно было названо, и все трое позволили ему повиснуть у себя в мыслях, подобно эху той морозной ночи в Лондоне столько лет назад.

«Гендель», – сказал Иоганн Себастьян Бах.

Шевалье спросил, что это, к черту, должно значить.

«Гендель, – повторил старший Бах. – Я сообщу Генделю о нашей договоренности. Я даже предложу ему последовать моему примеру, чтобы он, как истинный лютеранин, в какой-то момент воспользовался вашими услугами. Вот что я могу предложить вам, шевалье».

«А вы ожидаете Генделя в Лейпциге? Потому что, полагаю, вы не сможете никуда ездить после той роковой операции, которую вы запросили».

«Письма будет достаточно. Я больше не могу сам писать, но я его продиктую. А потом распоряжусь, чтобы оно было доставлено».

«Мной? Вы хотите, чтобы я его доставил? Вы слишком многого требуете, сударь. Меня ждут в Берлине, и…»

Джек Тейлор улыбнулся нелепости этой ситуации, и, к моему изумлению, Кристиан ответно улыбнулся ему – или, по крайней мере, разделенной шутке. Я не понимал, считает ли он это реальным диалогом или плодом вымысла шевалье (или его сына), но мне показалось добрым знаком то, что он пытается участвовать в разговоре, а не сидит как каменный.

Старший Бах тоже засмеялся. «Нет, конечно же, – ответил он. – Кто-нибудь другой. Один из моих сыновей. Кристиан, я велю юному Кристиану доставить Генделю оправдывающее вас письмо. Только так можно не допустить того, что оно потеряется, – я возьму на себя всю ответственность за то, чтобы оно попало ему в руки. И таким образом, если кто-то когда-нибудь усомнится в ваших успехах или вашей добродетели или запятнает вашу репутацию – но с чего бы? – вы сможете тактично направить их к Генделю, а он предоставит доказательства или хотя бы подтверждение того, что вы действовали по моей воле и вопреки вашему желанию. Этого будет достаточно, сударь?»

– И отец, – сказал Джек Тейлор с блестящими от слез глазами, – мой отец по доброте душевной согласился: до, он это сделает. Он выполнил свою часть договоренности, герр Бах. Теперь ваша очередь выполнить вашу.

Он откинулся на спинку стула.

День близился к концу. Мимо пробежал ребенок, играющий в серсо: колесо крутилось и крутилось, крутилось и крутилось. Пара влюбленных остановилась в тени дерева у края набережной, чтобы пошептаться друг с другом. До нас донесся топот стремительно мчащейся по левому берегу лошади.

– Вы закончили? – спросил Иоганн Кристиан Бах.

– Да, – ответил Джек Тейлор. – Я был верен имени моего отца и вашего достойного отца, сударь, с надеждой, что он на небесах, которые так желал увидеть. И я благодарю вас за ваше терпение, как благодарю и господина Моцарта за то, что он отважился устроить нам встречу. Этот разговор принес мне облегчение, герр Бах, – и, думаю, вам также

– «Облегчение», вот какое слово вы использовали? – вымолвил Кристель.

Он говорил тихо, почти шептал, и голос у него не был резким, звучал монотонно, однако под тонкой пленкой вежливости ощущалась бурление опасности. Чуть охрипшее горло было скорее пугающим. Возможно все что угодно. Я уже наблюдал, как он взрывается, и опасался, что, несмотря на изначально любезный тон, нас может ждать очередная вспышка, вот только на этот раз объект его негодования присутствует и будет готов реагировать – как и любой человек – на провокацию или оскорбление. Между ними больше не было ребенка, взявшего на себя роль посредника, – того, чья невинность могла послужить основой для перемирия. Моя невинность умерла в тот день, когда моя мать покинула эту Землю, – возможно, в тот вечер, когда я опустился на колени, моля Богородицу вмешаться и спасти ее, и не получил ответа. Я больше не мог верить в то, что мои мольбы всегда дадут благой результат. Наоборот, я подозревал, что своим вмешательством вызвал более глубокие и серьезные расхождения между этими двумя противниками, нежели те, что существовали в тот момент, когда они только сели по обеим моим сторонам в тени собора Парижской Богоматери. И это уже не первый раз, когда мои лучшие намерения ведут к катастрофическим результатам.

Нет, нет. Бах взял себя в руки, но на этот раз его сдерживало не хорошее воспитание.

– Облегчение, вы испытываете облегчение? – повторил он. – Ну что ж, тем лучше для вас. Если вы поверили этой нелогичной, возмутительной истории, тем лучше для вас. Если это было вам необходимо, чтобы спать спокойно, имея отцом такое чудовище и лжеца. Он не только заразил моего отца, ослепил его и привел к смерти: этих преступлений ему было мало, и он пожелал скрыть свое неумение, сочинив нелепую, нечестивую историю, – и, заметьте, сделал это только тогда, когда его уже нельзя допросить по поводу массы противоречий и откровенных нелепостей. Ваш отец рассчитывал, что я проглочу это уродливое осквернение жизни моего отца, его последних дней? Он рассчитывал – и вы рассчитывали, – что я соглашусь на это описание моего отца как богохульника-самоубийцы, как человека, готового пожертвовать своей семьей ради безумной, нереальной погони за Богом, которому он верно и невозмутимо (как и положено лютеранину) служил всю свою жизнь? Ваш шевалье ожидал – вы ожидали, – что я поверю, будто величайший музыкант своего времени (а возможно, и всех времен, как когда-нибудь признают грядущие поколения) сговорился бы с таким шарлатаном, таким мошенником – человеком, который заявится в город, прооперирует десяток мужчин с катарактами и трех женщин с косоглазием, заберет свои немалые гонорары и сбежит до того, как те поймут, что их обманули и что им стало только хуже, чем было? Вы рассчитывали, что я сочту эту чепуху достойной хоть малейшего доверия?

И вся