Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

вам такой? Да, да, Панкратов… За что? Ну, девушка, тут целый букет… Хулиганство, нанесение тяжких телесных… сопротивление сотрудникам… И так далее. Меру ответственности у нас, конечно, определяет суд, но я так думаю, что лет на пять — семь потянет. Да… Что делать? Ну, что бы лично я вам посоветовал? Прежде всего поторопиться. Наступит утро, появится начальство, оформит, как полагается, все бумаги — и пиши пропало. А пока здесь народу не очень много, я бы даже сказал, что мы с гражданином Панкратовым почти наедине, вопрос еще можно пересмотреть… Понимаете меня?.. И что будем делать?.. Выезжаете? Отлично! Адресочек запишите…»

Ирина приехала очень быстро, хотя, по моим подсчетам, добираться должна была минут сорок. Но видно, очень уж спешила и денег на такси не жалела. Не пожалела она денег и на взятку, которую откровенно запросил у нее сержант. Отдала, даже не спрашивая о цене и уж тем более не торгуясь, все, что привезла с собой, — тысячу триста долларов.

И уже на улице, когда счастливые милиционеры, которые так меня возлюбили, что чуть было не испортили весь спектакль, наконец выпустили нас на свободу, тихо сказала: «Знаешь, я ужасно боялась, что этого не хватит… Вот, захватила на всякий случай…»

И разжала кулачок.

На ладошке лежало колечко, скромное, с маленьким бриллиантом. Я купил его случайно, подчиняясь минутной прихоти, капризу, если хотите, а вовсе не потому, что действительно хотел сделать ей подарок. Просто, прогуливаясь однажды, мы набрели на распахнутые двери ювелирного магазина…

Так-то вот…

Но если вы думаете, что после этого она со слезами бросилась мне на шею, то сильно ошибаетесь.

Ничего подобного!

Впрочем, слезы были.

Она заплакала, но при этом изо всех сил меня оттолкнула, крикнула: «Ненавижу!» — и бегом пустилась прочь.

Я не стал ее догонять.

Я уже достаточно изучил ее, нынешнюю, и очень хорошо знал, что ближайшие два-три месяца она к себе не подпустит.

Таких примеров у меня в запасе еще десятки, но не беспокойтесь, больше «грузить» не буду.

Собственно, я почти закончил. Dixi! Доктор, латынь — это по вашей части. «Я все сказал» — так, кажется?

— Совершенно верно.

— Отлично! Впрочем, вот что еще. Последнее.

Некоторое время назад, во время очередного «отлучения», я запил как-то уж особенно дико. И наступил день, счет им к тому времени я потерял, а может, это было утро… Или вечер? Не важно.

Словом, в какой-то момент на меня вдруг снизошло озарение. «Старичок! — сказал я себе. — А ведь все это безумие можно остановить. Причем довольно легко. — Ну — хорошо, хорошо! — не так уж легко, зато быстро, одним, что называется, взмахом… Вернее, выстрелом». Такая вот неожиданно трезвая, простая и ясная мысль.

Тогда я забыл ее почти сразу, после первой же рюмки.

Запои, однако, какими бы тяжелыми они ни были, рано или поздно кончаются. Стадия тихого, но безостановочного, перманентного пьянства, к счастью, еще не наступила. На пределе физических возможностей я выполз. И дальше все покатилось по схеме — увы! — слишком хорошо известной.

Немедленно навалилась депрессия.

Черная.

Беспросветная.

Я валялся на диване в окружении пустых бутылок, грязной посуды и прочей мерзости. Встать не мог. Но и спать не мог. Бессонница, я так понимаю, — своего рода компенсация алкогольного беспамятства. Или наказание за него? Короче, мыслишка посетила меня снова. На этот раз она куда более основательно устроилась в мозгу, а скорее, там и сидела, выжидая. И теперь с ходу взяла быка за рога.

Интересно сказал, да? Бык — это, выходит, я. А рога?.. Что ж, наверное, и рога имеются.

Так что все верно.

Словом, стал я эту думу думать.

Сначала так, от скуки и тоски. А потом все с большим интересом. И даже про черную депрессию забыл. С каждым днем идея захватывала меня все сильнее. Это вам не чужая квартира, одолженная на три дня! Это было настоящим спасением.

Я вдруг даже поверил — вот уж действительно неожиданный поворот! — что сумею подняться. Вернуться к прошлой жизни. Да Бог с ней, в конце-то концов, с прошлой! Я мог все начать сначала. Но при одном условии. Вы понимаете, что это было за условие. Дальше — больше! Я даже пить перестал. Ирка, как назло, все дулась и держала паузу. Но это меня не беспокоило. Нисколько! Если помните, в наш первый вечер я, ни секунды не сомневаясь, сказал: «Согласен!» Речь шла об эксперименте. Наверное, кто-то удивился. А кого-то моя поспешность рассердила: «Что за легкомысленный тип!» Справедливое замечание. Но я, видите ли, уже ощутил на себе однажды воздействие таких вот странных… фантазий. Правда, очень короткое. Теперь ясно, что мой спонтанный «эксперимент» был чистой воды самодеятельностью. Кустарщиной. И закончился соответствующим образом — плачевно. Я так увлекся, что в какой-то момент совершенно натурально поверил, будто все уже произошло, и… начал бояться милицейских сирен. Как только они доносились с улицы или с экрана телевизора — не суть, — начиналась паника: «Это за мной! Значит, в чем-то прокололся! Упустил, как в плохом детективе, важную мелочь. Меня вычислили. Конец».

Такая вот байда.

Однажды, в момент короткого просветления, я решил, что окончательно сошел с ума, и мысли в голову полезли всякие… Нехорошие мысли. Однако ж, видимо, есть Бог или какие другие силы, уполномоченные за нами, грешными, приглядывать. Но именно в этот день позвонил старый институтский приятель.

Парень очень простой и очень добрый. Причем доброта у него какая-то совершенно младенческая, незамутненная, наивная и оттого — деятельная. Нравственные принципы таких людей, как правило, легко укладываются в формат прописных истин. Одна из них гласит: «Друзей надо любить!» В недалеком прошлом он, надо думать, именно ею руководствовался, когда вваливался в мой кабинет. Произойти это могло в любое время дня. Он никогда не предупреждал о своем налете и сидел всегда часа три — не меньше. Правда, никогда ничего не просил. Вздумай я вдруг заявить, что дорогое виски, которое он потреблял с каким-то особым, трепетным наслаждением, неожиданно кончилось, нисколько не обиделся бы и с радостью сгонял за дешевой водкой в ближайший киоск. Но сказать, что не располагаю временем, назначены встречи, ждут семья, партнер, министр, президент… я не мог. Потому что по его шкале ценностей это было уже предательством.

«Друзей надо любить!» — и точка.

Признаюсь, в той жизни доставал он меня смертельно. Но я терпел. Сам не знаю почему. Может, потому, что в отличие от подавляющего большинства людей, искавших встречи, он не хотел ничего, кроме дружбы.