Золото в смерти - Нора Робертс

Она уставилась в свой стакан:

— Боже… Я столько лет обо всём этом не думала. Будто чужая жизнь. Я просто не понимаю, какое отношение та жизнь может иметь к мужу доктора Руфти.

— Вы помните Джея Дюрана?

— Не думаю.

— Он преподавал словесность, — вставила Пибоди. — Вы учились у него в одиннадцатом и двенадцатом классах.

— Ах, мистер Дюран! — Кендэл вздохнула. — Я, кажется, даже имени его не знала. Да, помню, в основном потому, что его уроки были единственными, которые мне действительно нравились. — Она добавила лёгкую, полную самоиронии улыбку: — Конечно, я не могла показывать, что получаю от них удовольствие — потеряла бы лицо. Что случилось?

— Его жену убили.

Её взгляд — прямой, на Еву — отразил растерянность и боль:

— Я не понимаю. Не понимаю… Это ужасно, это страшно, но я не понимаю.

— Мы проверяем одну версию. Кого вы помните из переходного периода — от Грейндж к Руфти — кто мог затаить обиду за те самые «последствия», о которых вы говорили?

— Господи, наверное, половина школы. Нет, — поправилась она, — не половина, но много. И не только ученики — некоторые учителя, и, думаю, родители. Он поменял привычный порядок, понимаете?

— Да.

— Мы привыкли, что всё по-нашему, а это закончилось. Много старшеклассников готовились в Лигу Плюща, а «Правила Руфти» — так мы их называли — могли этому помешать. Наверное, кому-то и помешали. Не знаю. Наша группа развалилась — родители увезли детей, или, как мои, надели цепи.

— Вы поддерживали связь с этой группой?

— Со школьной? — Кендэл коротко рассмеялась. — Нет. Сначала потому что не могла. Родители отобрали мой линк — можете представить себе ужас для девчонки-подростка без линка? Это был ад. И они блокировали любые сообщения со всех моих устройств. Только школьная работа — и её они проверяли. Постоянно. Я их ненавидела, ненавидела всё. Но держалась, потому что они не шутили насчёт школы-интерната. Я никогда не видела отца таким злым и мать — такой потрясённой. Ни до, ни после.

— А потом, когда доступ вернули?

— Тогда всё было кончено. Школа мне не нравилась — я никогда не была блестящей ученицей — но мне нравилось спокойствие. Нравилось не придумывать каждый день, чем ещё шокировать. Нравилось получить нормальную оценку за проект, который я сделала сама. — Она замолчала, глядя на лимонад. — Я обязана этим родителям, доктору Руфти, таким учителям, как мистер Дюран. Вторые шансы, — сказала она, глядя на Еву, а потом окинула взглядом свой ухоженный двор. — Я здесь благодаря им. Знаете, бывает так: кажется, что жизнь кончилась, а потом понимаешь — именно это тебя и сотворило?

— Да, — кивнула Ева. — Знаю. Чем вы занялись после выпуска?

— Уехала в колледж. Нельзя сказать, что блистала, но это был чистый лист. Я обещала родителям продержаться два года — и продержалась. Потом вернулась домой, поняла, что хочу работать с мамой в бизнесе. Я умею устраивать вечеринки, планировать их, угадывать, чего хочет клиент. Это означало, что я не оглядывалась назад.

Ева зашла с другой стороны:

— У вашего жениха политические амбиции, а его мать, говорят, может баллотироваться в президенты.

— Так и есть. — И тут Кендэл показала Еве отличный покерфейс.

— Вы были подростком, да, но старые грехи часто откапывают и используют в политике.

— Ещё бы. Я всё рассказала Мерриту, когда стало серьёзно. И мы сели с его родителями. Пейшенс — замечательная женщина, и станет потрясающим президентом, если решит баллотироваться. Она всё знает, или всё, что я могла вспомнить. Сказала, что видит во мне пример раннего исправления. Такова она. Я изменила свою жизнь. Мне будет тяжело, если то, что я делала в пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, навредит Мерриту или Пейшенс. Но я изменилась. Я не могу изменить прошлое, только настоящее.

— Вы помните Маршалла Коснера?

— Марш? — Кендэл покачала головой. — Вот уж призрак из прошлого. Он был одним из нашей банды — а мы тогда и были бандой. Его то ли забрали, то ли выгнали, я так и не поняла. Если я была слабой ученицей, Марш был ещё хуже. — Она улыбнулась. — Он был весёлым, таким весельем, которого я тогда искала. Всегда мог достать нелегальное, спиртное, пустой дом для тусовки. Как мы его называли?

Она закрыла глаза на секунду.

— Поставщик. Боже, мы думали, что это так остроумно.

— Когда вы его в последний раз видели или говорили с ним?

— Годы назад. Помню вечеринку у него — родители уехали — сразу после того, как Руфти стал директором. Мы праздновали, строили планы, как будем валить его и его идиотские правила. Все пьяные или под кайфом, — добавила она. — Не уверена, что видела его после. Наверное, да, но помню, что не прошло и пары дней после вечеринки, как он исчез. Это было прямо перед тем, как мои родители пошли к Руфти после моего отстранения.

— Стивен Уитт.

— Стив? Господи, господи, сексуальный Стив, ещё один призрак. Он был моим парнем тогда. Я была без ума от него — как бывает в школе. Его тоже забрали — может, в тот же день, что и Марша. Думаю, да. До того, как на меня обрушился молот, мы говорили о том, чтобы сбежать вместе. Ему скоро должна была отойти часть траста, а он был почти совершеннолетним. Мы бы просто уехали.

Она закрыла глаза.

— Такие мы были легкомысленные. Бездумные, оба. Я могла бы и правда сбежать с ним, потому что подростковая любовь, а звучало заманчиво. Но его отправили — кажется, в какую-то школу на юге. Я точно не знала. Всё смешалось, потому что, понимаете, моя жизнь была просто кончена. А я не могла связаться с ним: ни линка, ни коммуникатора. Я горевала пару недель. И всё.

— То есть вы с ним не общались?

— С тех пор, как всё рухнуло — нет. Хотя… Боже, я и забыла. Он пытался связаться со мной сразу после. Через общую подругу. Хотел, чтобы я использовала её