Современный зарубежный детектив-11. Книги 1-19 - Сол Херцог

Он подождал, но Харланд ничего не сказал.

«Здесь моя история становится менее романтичной, хотя ты не виноват, ведь она верит, что ты действительно её любил. Когда она говорила с тобой по телефону, она не объяснила, что собирается сделать аборт? Нет, конечно, нет. Она бы этого не сделала».

Это слово вызвало у Харланда содрогание.

«Как вы понимаете, – продолжал Томаш, – в Риме такое было тогда невозможно. Она нашла предлог, чтобы уехать, потому что отчаянно хотела сообщить вам свои новости. Думаю, в глубине души она верила, что вы сможете всё исправить. И всё же она понимала, что попала в ловушку. У неё было два выбора: избавиться от ребёнка или вернуть его домой, в Чехословакию. Если бы она выбрала первый вариант, она, возможно, смогла бы увидеть вас ещё несколько раз, но вы были в Лондоне, а она в Риме, и это было непросто. В тот день в Лондоне она приняла решение родить ребёнка, и поэтому не пришла к вам. Она не смогла бы сказать вам, что её решение означает, что она должна вернуться в Прагу, и это будет означать, что она больше никогда вас не увидит. Именно этот её выбор – причина того, что я здесь. Я – этот ребёнок, мистер Харланд, и, каким бы невероятным это ни казалось вам, я – ваш сын». Он взял свое пиво и осушил его одним глотком, явно испытывая облегчение от того, что ему удалось облегчить душу.

Даже если бы он захотел, Харланд не смог бы отреагировать. Он понятия не имел, что чувствовать и как себя вести с этим парнем. Единственной эмоцией, которую он ощущал, было раздражение. Это были его тайны, его история, которые этот парень выбалтывал, рассказывая ему больше, чем он когда-либо знал о своей собственной жизни. Он был зол и потрясён. Дело в том, что ему никогда не приходило в голову, что Ева могла быть беременна. Он думал обо всём остальном, но не об этом. Когда она не появилась, он был в отчаянии и настолько поглощён собственным чувством потери, что вообще не думал об этом. Несколько недель спустя он звонил ей в Рим. Он звонил людям, которые могли знать, куда она уехала, но никто не имел об этом ни малейшего представления. Затем, в один из выходных, он полетел в Рим и искал её в их старых местах. Ева Хуреш просто исчезла, оставив Харланда чувствовать себя брошенным и беззащитным.

Он был настолько расстроен, когда вернулся в Лондон, что посвятил в свои тайны друга, хорошего парня по имени Джимми Кинлох, который был в его разведке.

Приём. Джимми сказал ему, что ему уже пора – такие отношения могли разрушить карьеру и доставить мужчине гораздо больше неприятностей. И вот Харланд забыл Еву, по крайней мере, перестал мучиться мыслями о ней, что было совсем не то же самое, что забыть её.

Он просто отказался от нее, хотя какая-то ее часть все еще оставалась в нем.

«Скажите, почему вашей матери пришлось вернуться в Чехословакию? Почему она не могла сбежать? Если, как вы говорите, она была беременна, она могла бы сбежать и родить ребёнка на Западе. О ней бы позаботились».

«Это очевидно. Если бы вы её послушали, вы бы поняли, что она не могла уехать из-за своей матери, Ханны. Именно из-за Ханны она вернулась. Она до сих пор жива. Вы знаете её историю?»

Харланд смутно припоминал, что мать Евы была в концентрационном лагере. Он кивнул мальчику, чтобы тот рассказал эту историю.

В 1945 году мою бабушку, Ханну Рат, нашли в Терезине. Это место по-немецки называется Терезиенштадт. Нацисты превратили его в лагерь для евреев Богемии и Моравии. Ей было девять лет, и она была последним выжившим членом семьи. Всех их отправили в Освенцим с эшелонами, но ей удалось выжить. В Терезине было полно евреев, которые помогали друг другу. Но без какой-либо защиты – ни семьи, ни друзей – ей было очень тяжело. Каким-то образом ей удалось избежать эшелонов. Она рассказала мне, что запомнила имена других детей из последних групп, прибывших в Терезин, и узнала, откуда они. Так она могла выдавать себя за часть новой партии. У неё также было укрытие, куда она отправлялась, когда формировали эшелоны для лагерей смерти.

Иногда она оставалась там целый день, принимая лишь немного воды. Она рассказывала мне, что воображала себя невидимой, и даже сегодня, по её словам, обладает способностью оставаться незамеченной. Она может пройти по улице и остаться незамеченной. Вы можете в это поверить, мистер Харланд?

Харланд кивнул. Он встречал таких людей по своей профессии. Их называли призраками.

Когда Терезин был освобожден советскими войсками в мае 45-го, её нашли у ворот замка. Она была первой, кому оказали помощь врачи советской армии. Позже, летом 1945 года, её отправили в детский дом недалеко от Праги. Она была одной из всего трёх тысяч выживших в Терезине. Девяносто тысяч пропали в лагерях, но эта маленькая девочка выжила. Она была жива, но так и не смогла вернуть имущество своей семьи. Дом и бизнес были уничтожены. Она не могла сказать, чем владела её семья, и, в любом случае, не знала, где находятся доказательства этого права. Она даже не могла подтвердить свою личность, потому что в её городе не осталось никого, кто мог бы её опознать. Никого – ни учителя, ни врача, ни друга, ни одного члена семьи – не было в живых, чтобы сказать, кто…

Она была. Все они ушли. У неё осталось имя – Ханна Рат – и всё.

«И она осталась в детском доме. Потом в шестнадцать лет она забеременела – от моей матери. Был какой-то скандал. Она не сказала, кто отец. Ей пришлось уйти. Но Ханна была очень умной. Она нашла работу и вырастила мою мать в комнате в Праге практически без средств – только они вдвоем. Вот такая история женщины, в которую ты влюбился в Риме. Может быть, ты не всё знал?»

«Вы не объяснили, почему вашей матери пришлось вернуться в Прагу», — заметил Харланд, явно не впечатлённый. Сердце его сжалось при мысли о Еве.

«Всё просто. Она не могла оставить мою мать там. Вспомните, каково это было в то время – «нормализация» после Пражской весны. Для моей матери было бы немыслимо