Маракуда - Владимир Шеменев

Всполохи извергающегося вулкана освещали окрестности озера. В небо уносились раскалённые камни, поднимались на определенную высоту и падали вниз, на землю. Они, словно сигнальные ракеты, давали столько света, сколько нужно, чтобы осмотреться и определить направление пути.

По старой лестнице древнего города Маноа поднимались двое — монах Люк и капрал Педро. На плечах у каждого лежали увесистые мешки, из которых выпирали золотые сосуды. На руки и ноги беглецов были нанизаны браслеты, на шеях висели коралловые бусы и цепочки, на которых болтались кулоны, усыпанные бриллиантами.

Монах обернулся и посмотрел на пылающее озеро. Южная, западная и восточная части были целиком охвачены огнем, и только на самом севере — там, где стоял домик Кукрикури — было тихо и темно. В какой-то момент Люку показалось, что он увидел кусок спокойной темной воды, в которой отражалось пламя вулкана.

— Этого не может быть, — сказал сам себе монах.

— Чего не может быть? — Педро подкинул мешок, поудобней укладывая его на плече.

— Я, кажется, видел воду на озере.

— Нет никакого озера. Было, а теперь его нет. Там кругом ад, и ты знаешь это не хуже меня. Не останавливайся. Нам главное — перевалить через хребет.

— А что потом? — Мешок натер спину, и надо было отдохнуть. Монах опустил груз на каменные ступеньки, а поднять уже не смог. Постоял и сел рядом.

— Сидеть нельзя.

— Почему нельзя? — Люк явно не блистал интеллектом.

— Ты что, монах, совсем ничего не понял?

— Нет, а что?

— Никого больше нет в живых, — Педро навис над монахом.

— А кто же тогда там ходит? — Люк показал на темные точки, синхронно двигающиеся по берегу озера.

Капрал повернул голову и долго вглядывался в темноту.

— Мертвецы, — наконец вымолвил он. — Вставай! Надо уходить — срочно, пока они не добрались до нас.

Наступила гробовая тишина, в которой особенно отчетливо послышался треск лопнувшей штукатурки. В стене старого обветшалого дома, что стоял напротив лестницы, появилась трещина. Она росла и ширилась, приковывая взгляд. Люк и Педро замерли от навалившегося на них ужаса, который выматывает душу и держит в напряжении всё тело. Страх, порожденный неизвестностью. Наконец с грохотом вывалился кусок кладки и, упав на землю, рассыпался на части.

— Фу ты! — капрал вытер мокрый лоб. — Давай, вставай! — Педро тронул друга за плечо. Тот не шевелился. Петро не мог понять, куда смотрит монах и почему так бегают его глаза. Пришлось повернуть голову в ту сторону, куда глядел Люк.

Возле пролома стоял Онка и помахивал хвостом. Город был заполнен стоящим и сидящим кошачьим отрядом. Ягуары, пумы, леопарды, оцелоты — они были везде: на крышах, во дворах, на улицах и даже в домах.

Онка ударил хвостом по земле и прыгнул на капрала, подминая его под себя. Монах дернулся, заорал и, рассыпая из мешка драгоценную посуду, покатился по ступеням вниз. Туда, где лежала бабушка Мартина, которая не ела с самого утра.

Пват зовет Маракуду

Кругом всё клокотало и булькало.

Под воздействием безжалостного жара золото стало менять свою форму: сосуды начинали течь, вазы — капать, браслеты — вытягиваться, а кулоны превращались в ярко-желтые капли. Всё это текло ручьями, собираясь в более мощные потоки, называемые вулканической лавой.

Монстр шел по озеру, лавируя между выбивающимися из-под земли языками пламени и обходя ручьи лавы, булькающие возле самых ног.

Гонсалес что-то искал.

На плече у него лежала Пват, глаза ее были закрыты, и казалось, что она спит. На самом деле Пват не спала. Серный газ, поднимающийся из расщелин, разъедал глаза, так что пришлось их прикрыть. В воздухе пахло тухлыми яйцами, и время от времени по лицу девочки пробегала гримаса отвращения. Она лежала и думала, куда он её несет и как сбежать. Первая попытка спрыгнуть была пресечена жестко и беспощадно: монстр перехватил девочку на лету и поймал за волосы. Все остальные попытки вырваться ни к чему не привели. И если этому существу был неведом жар, то Пват чуть не испеклась, пока он тащил её по земле. Видя, что она обмякла и оставила попытки вырваться, чудовище подняло пленницу и вернуло к себе на плечо.

— Где ты, трон? — Гонсалес подбросил Пват, поудобнее укладывая её на костистом плече. Он чувствовал её тяжесть, и это его радовало. Значит, он еще не совсем превратился в мертвеца и у него есть шанс стать человеком, несмотря на то, что он скелет.

То, что это был мертвец, а не человек, Пват почувствовала всем телом, хорошенько треснувшись грудью о его плечевой сустав. Под его полупрозрачной кожей виднелись кости и ребра, опутанные остатками мышечной ткани и сухожилиями. Вен и капилляров уже не было, и от мертвеца начинало дурно пахнуть. Девочка зажмурилась.

— Аааа, вот ты где!

Пват машинально открыла глаза, чтобы посмотреть на то, что он искал.

И когда среди дыма и гари она разглядела трон, то пришла в ужас от осознания неминуемого. «Он хочет меня короновать и поменяться со мной телами! — мелькнула мысль, и впервые ей стало страшно. Она лихорадочно шарила глазами по озеру в поисках Маракуды. — Ведь он не оставит меня и не отдаст на растерзание этому чудовищу, — думала она, призывая на помощь всех добрых духов. — О духи воды, плывите к Маракуде и скажите, что я в беде! О духи ветра, летите к нему и передайте, что я на середине озера. О духи земли, бегите к моему суженому и скажите, что я в руках злобного чудовища! О духи леса…» — тут она запнулась, ибо вокруг неё не было ни леса, ни воды, ни земли, ни ветра. Всё умерло в огне и дыму.

Девочка с севера, мальчик с юга

— Вон он! — крикнул Маракуда, показывая на монстра, стоящего возле трона, который он с той же легкостью извлек из трещины, с какой закинул его туда. Монстр держал Пват за шею и что-то шептал ей.

Гонсалес смотрел девочке в глаза, шепча всего одну фразу: «Ты хочешь стать королевой». На его голове тускло сияла корона. Казалось, что металл гаснет и с каждой минутой теряет свою силу. Командор старался изо всех сил, пытаясь избавиться от злобного Макунаймы, который прописался в его теле и не собирался покидать его. Ему там было комфортно, тепло и уютно: зло грело его больше, чем золото.

— Я, я, я… — у Пват дрожали руки, которыми она обхватила корону, всё еще сидящую на голове Гонсалеса. —