Летят журавли - Виктор Сергеевич Розов

Егорьев. Это не беда, Ким Андреевич. Большинство писателей сначала другими профессиями владели…

Ким. Так ведь те сами из других профессий в писатели выходили. А кого за уши тянут, только в несчастные люди вытянуть могут, и другим на горе.

Егорьев. Неужели подчистую в огонь?

Нина. Видимо. Пройдемте в кабинет.

Нина и Егорьев идут в кабинет. Егорьев осматривает пустые ящики и полки. Ким прошел к себе в комнату, продолжает переодеваться.

В комнате Кима

Ким (Альберту, который пришивает пуговицу к своей рубашке). Надень курточку, которую она в последний раз прислала, а я тот дурацкий галстук. Пусть радуется. (Ищет галстук.)

Альберт. Ты же его кому-то отдал.

Ким. Нет, он, по-моему, лежит где-то. (Нашел галстук, повязывает его.) Ты ей так и скажи: так, мол, и так, хочу готовиться в университет. Пойду по научной части, аспирантура и прочее. Я, надеюсь, не противоречу твоим замыслам?

Альберт. Нет.

Ким. Меня беспокоит не столько твое профессиональное будущее, тут я уверен, но ты можешь попасть в такой круг людей – вытопчут душу, и не заметишь. Есть, знаешь, такие мастера на это дело.

Альберт. Папа… я тебя прошу, разговаривай с мамой спокойно.

Ким. Встретим и проводим ее на самом высоком уровне. Вот увидишь. Не бойся, я держать себя умею.

В кабинете

Егорьев (осмотрев все полки). Пусто!

Слышно, как хлопнула дверь в прихожей. Вошел Жарков. Нина и Егорьев вышли к нему навстречу в центральную комнату.

Здравствуйте, Андрей Трофимович!

Жарков. Ты что это с утра пожаловал?

Егорьев. Любопытства не преодолел. На вашу заморскую даму взглянуть хочется.

Жарков. А-а-а… Ну, пошли в кабинет, пока ее нету.

В кабинете

Егорьев. День-то какой! Золото. Подарок москвичам к выходному. Не воспользоваться ли и нам с вами? Катанем на Клязьминское, возьмем удочки.

Жарков. Алька за тобой бегал?

Егорьев. Нет, я сам по себе…

Жарков. Вот, брат… таким макаром… Двух жизней не проживешь, так хоть одну дожить не по-собачьи. Я ведь раньше счастливый был, так сказать, изнутри счастливый. Бывало, прочту мало-мальски талантливое, радуюсь, целый день счастливым бегаю – отчего, и сам не знаю, дурак дураком, будто сам сочинил. А теперь чуть где талант проклюнется, прочту, пойму, что талант, и злобой начинаю наливаться, зла ему желаю, погибели. И ежели этот талант, в газете или на собрании там, кто облает, не только не вступлюсь – приятное что-то чувствую. А? Вот, брат, какой я изнутри теперь. А ты меня все похваливаешь, на прежнюю меру равняешь. Кто чужой радости радоваться не умеет – зверь, страх живущим, тайный и потенциальный убийца. А уж ежели чужому таланту не радуется, совсем пропади он пропадом!.. Не писатель я. Был читателем, и то надо было Бога благодарить, а теперь и читатель-то стал плохой, испорченный. И ты прав: нет чуда, не падает с неба, не приходит из леса, или из города, или вон из того угла – ничего не получится. Так, сочинительство. Да еще если выгоду ищешь – непременно скверное сочинительство, с подлинкой… Эх, был бы моложе, к тебе на работу попросился б, хоть в подсобные.

Егорьев. Андрей Трофимович! Когда-то, давно, когда ко мне, можно сказать, весь мир спиной встал, вы взяли растерявшегося мальчишку за плечи и сказали: иди ко мне, вкалывай. Я вашу руку до сих пор вот здесь, на плече, чувствую. Что я для вас могу сделать, скажите?

Жарков. А я тебя не по доброте взял, а за талант. Я, друг милый, кадры умел подбирать. (Засмеялся.) Я ведь что хочешь делать могу. Когда отец с собой на малярные работы брал, мне и клей нюхать, и кистью махать… Хочешь, подметки поставлю? Умею. Мы с руками. Да еще сто двадцать целковых пенсия. Кум королю! Подожди, может, и попрошусь… Давай мебель переставим, по-новому хочу.

Переставляют мебель.

В центральной комнате

Нина продолжает накрывать на стол. Входит нарядно одетый Ким.

Нина (оглядев его). Вот давно бы так. У тебя же отличный вид. Просто хоть куда парень!

Ким. Без десяти, а ее еще нет.

Нина. Без десяти, потому и нет.

Ким. Это она нарочно тянет, марку выдерживает… Если нажимать будет или как-нибудь в обход, думаю, поможешь?

Нина. Ты не будь резким.

Ким. Увидишь. У меня, знаешь, даже хорошее настроение. Как перед соревнованием. Когда у меня перед соревнованием бывало хорошее настроение, я всегда выигрывал. А твой где?

Нина. В делах и бегах.

Ким. Это хорошо. А то начал бы философствовать, путать. Он гад. Что ты около него усилия делаешь? Не тот предмет.

Нина. Я бы его разгипнотизировала.

Ким. Ему, поди, и не хочется.

Нина. Разве человек под гипнозом знает, чего ему хочется, чего нет. Впрочем, женится – сам переменит режим.

Ким. А он никогда не женится.

Нина. Уже невесту имеет – слыхал вчера?

Ким. Врет, наверно. Это он от тебя на всякий случай забаррикадировался, сочинил. Такие всю жизнь по скорожралкам будут бегать – во всех смыслах… (Зовет.) Папа!

Жарков (входя). Что?

Ким. Она сейчас придет… Если начнет насчет Альберта…

Жарков. Соображу.

Ким (осмотрев комнату, стол). По-моему, все отлично, а? (Ушел.)

Жарков (Нине). Ты за ним – в оба! Как бы выходку не выкинул.

Нина. Убрать со стола ножи и вилки, что ли?

Жарков. Я серьезно. (Ушел.)

Звонок. Ким быстро идет открывать дверь. Возвращается с Левой. Ким уходит к себе.

Лева. Представь, гостиницу получил. «Урал». Уже за номер заплатил. Мой.

Нина. Бедный диван, не произвел впечатления.

Лева. Диван отличный. Злоупотреблять не хочу.

Нина. Думаешь, я бы и этой ночью пришла?

Лева (собирая вещи). Конечно не думаю. Ты гордая.

Нина (продолжая сервировать стол). А может быть, и пришла, вот взяла бы и пришла. Ты вчера среднестатистической нас ошарашивал. Мне ведь, знаешь, даже убедительным показалось. Черт, думаю, нас знает, может быть, мы все действительно на какой-то прабабушкиной кислой закваске. А ночью сообразила: нет, Лева, ни под каким… Вот если я сейчас опрошу всех людей земного шара, есть ли среди них, ну, допустим, Шекспир, Джордано Бруно или там Толстой? Нет ведь, не отыщется. И что сие значит? Ничего, пустой факт, и только. А если я спрошу этих же самых жителей: «Кто из вас хотел бы быть Архимедом, Толстым или Шекспиром?» – ведь все бы хором загалдели: я, я, я! А это что значит? Уже нечто… Нет, Лева, не в том дело, сколько им подобных на текущий сезон, пусть ни одного. Их и всегда-то было негусто, несколько штук на столетие, а то и один на тысячу лет. Но это именно они приоткрыли куда-то дверку, заглянули в нее и по секрету сказали людям, что они люди. Мы потянулись за ними, встали с четверенек на два копыта и вот стоим здесь, в Москве, на площади Восстания. А твои среднестатистические вроде бы всех обратно – на четвереньки. Не желаю.

Из своей комнаты высовывается Ким.

Ким. Не звонок?

Нина. По-моему, нет.

Ким. Мне послышалось. (Исчез.)

Лева. Бедняга. Как он ее боится.

Нина. Да, боится и ждет.

Лева. Я знаю.

Нина. Нет, он ее все годы ждет. Вдруг с ней случится какое-нибудь несчастье и она вернется обратно сюда.

Лева. Надо же!

Нина. К чему бы это, верно?

Лева. Нельзя, нельзя так, Нина. Надо уметь освобождаться.

Нина. От чего?

Лева. Хотя бы от страдания.

Нина. Во имя чего?

Звонок в дверь. Во всех комнатах замерли.

Ким (сыну). Открой!

Альберт бежит к двери. Все ждут.

Голос Альберт. Проходи, проходи!

Входит Алла Васильевна. Она еле держится на ногах, но не показывает вида. Вошел Жарков.

Нина. Ровно двенадцать. Как дипломат.

Алла. Привычка.

Лева. Простите, это вы сейчас прогуливались внизу около дома?

Алла. Я? Вряд ли. Я только что подъехала. (Овладев собой, подходит к Нине.)

Нина. Здравствуй, Алла.

Алла. Здравствуй, Нинок. (Подходит к Груздеву.) Алла Жаркова.

Лева. Лева Груздев. Узнаете?

Алла (очевидно, и не замечая его, машинально). А-а-а… Здравствуйте, Андрей Трофимович.

Жарков. Здравствуй. Давненько тут не была.