Овидий-роман - Егор Зернов

или спектакль, и ко мне подходит подруга, мама, кум, сват, бортпроводник, преподавательница, президент, бог, город и говорит: посмотри, в кого ты превратился. Тогда подруга, мама, кум, сват, бортпроводник, преподавательница, президент, бог, город пытается поставить передо мной зеркало, витрину, небо, пузырь, лужу из рвоты, слезу, зассанный угол и показать мне самого себя. Зеркало, витрина, небо, пузырь, лужа из рвоты, слеза, зассанный угол пережимает горло, глазные яблоки, кишки, и тогда я превращаюсь. Этот список, а списков нам явно не хватало, можно назвать так:

В КОГО/ЧТО ПРЕВРАЩАЛСЯ

ПУБЛИЙ ОВИДИЙ НАЗОН

(НЕ-ОН, НЕ-САМ, НЕ-ТОТ-САМЫЙ)

1. Уже снесенная, как я недавно обнаружил, кофейня «Прогресс», с видом на Садовое кольцо. Здесь, в темноте, можно сказать что-то вроде «этот полумрак мне адекватен» – не так глупо, конечно. Мимо окна проезжают туда-сюда машины следственного комитета с пронзительным светом, такой too much туман, нуар.

2. Потерянное ощущение чужого города, ведь уже нет хоть сколько-нибудь особенного удовольствия в пребывании здесь, как раньше. Теперь это город-ничто, не-место: то ли знакомый до детских желез, то ли незнакомый железно, и хуй с ним.

3. Первосцена в виде аудиоспектакля. Единственный зритель сидит за стеной и может только слышать, догадываться, понимать, образовываться согласно тому, что происходит. Аудиоспектакль иммерсивен, и в удобный момент необходимо придумать страшный сон со всеми деталями, чтобы рассказывать его, когда будешь оправдывать крик, стремящийся прервать шокирующее действие постановки.

4. Перегретая техника – телефон, ноутбук, планшет, – к которой больно прикасаться.

5. Тараканы-тараканы-тараканы, которых всегда хочется называть именно так, утраивая их количества.

6. Квартира с кроватью, сдвинутой в самый центр.

7. Мы придем в квартиру, а там будет много живности: крысы, тараканы-тараканы-тараканы, разные клопы, муравьи. Мы будем сильно бояться, мы сдвинем кровать в центр. Будем лежать рядом, вжавшись друг в друга, превращаясь друг в друга, смотреть на живых друзей, то есть крыс, тараканов-тараканов-тараканов, клопов, муравьев. Мы перестанем бояться, они будут переливаться хитином и шерстью по полу, стенам, потолку, ничего не видно будет, только как они бегууууут. Мы реконструируем первосцену, повторяя ее раз за разом, пока не поймем, в какой момент придумывания страшного сна начинается настоящее наше письмо. Мы остановим превращения на секунду, сядем друг напротив друга, посмотрим друг другу в глаза, расскажем, наконец, что придумали, какие кошмары, ты первая, посмотри, они все ждут.

8. Избитая ногами и руками речь о природе власти, например. У меня на телефоне есть многопользовательская игра snake.io, змейка ИО (само по себе что-то древнее, ио!), там нужно пожирать других змей, но необычным образом – заставить других врезаться тебе в хвост, чтобы победить. Для самых больших и сытых змеек в углу экрана вывешивается лист ТОП-ДЕСЯТЬ. Когда мое имя, а я ставлю не свое, но чье-то чужое, например имя случайной исторической персоны, так вот, когда мое имя попадает на первое место, я пытаюсь увеличить разрыв по баллам между первым и вторым местом, пока не занимаю всю доступную карту, и в лабиринтах моего вьющегося длинного тела рождаются маленькие змейки, чтобы, мгновенно в меня врезавшись, умереть.

9. Дождь, что проявляется только в нервных пятнах на коже (вроде разводов).

10. Длинный секс змей, что дает новую форму при касании, и ты, будто тумблер, переключаешь: туда, обратно, туда, обратно, потом туда, потом снова обратно.

11. Тиресий, наказанный очей нескончаемой ночью.

12. Еще, кажется, было вопрошание, вроде НЕУЖЕЛИ. Вот мы, вот наши тела, «огрубевшая кожа», нет, мягкая кожа, которая своей мягкостью кричит, что не должна существовать просто так, она нужна для чего-то. Речь не идет о пользе, речь идет о подключении, о касательной линии; ну да, вот мы, вот наши тела, неужели наши тела останутся тем, что они есть, неужели я, Андрей, двадцать три года, останусь Андреем, который живет, не знаю, в Ермолаевском переулке, выходит курить на улицу в десять утра, потому что нельзя в помещении, неужели я, Виктория, двадцать лет, останусь той Викторией, обучение в вузе которой оплатила мать, с которой у нас, честно говоря, не самые лучшие отношения, неужели я, Дмитрий, двадцать пять лет, останусь тем Дмитрием, который работает на металлургическом комбинате, я встаю ночью и одеваюсь на ночную смену, поднимаю руки и ноги (чтобы застегивать пуговицы на своей куртке, неужели эти пуговицы будут потом расстегиваться, а потом опять застегиваться), неужели я, Мария, восемнадцать лет, буду раз за разом пинать этот мяч на футбольном поле, и он летит в сторону ворот, попадает, а потом не попадает, а потом снова попадает. Неужели я, Андрей, Виктория, Дмитрий, Мария, так и буду без Андрея, Виктории, Дмитрия, Марии. Неужели в мою кожу не врежется ничего, кроме окурков, университетских бумаг, раскаленного металла, футбольного поля. Неужели я останусь тем, что есть, и эта «последняя нежность», намеки на которую рассыпаются здесь очень и очень давно, не разъебет меня, не разъебет нас всех.

Met. 11.1–84

[Говорит Эльфрида Елинек]

Вон он, вон он, презирающий нас! Вот и мы, вон мы, на нас надета, как большая перчатка, грудь, опьяненная вакховым соком, вообще вся опьяненная, в щепки, в стельку. Вон мы, бежим тебе навстречу, певец, ты будешь корифеем нашим, а мы встанем для тебя в удобный хор менад, вакханок, кого-нибудь еще, и будешь ты на нашем фоне выдающимся фактом всемирной литературы, исторической картины, народной песни. Не смахивай наше изображение, мы много кем можем для тебя стать! Мы можем быть твоими любовницами, певец, поэт, посмотри, какой ты хороший на этой траве, среди этих деревьев, стоит тебе только рукой взмахнуть, только замахнуться голосом на облачко повыше, так мигом слетаются птицы, разные орлятки, совушки, ласточки, голубята, пингвины, потом львы замирают в уважительном ужасе и слушают тебя, медведь просыпается от вечного сна и бежит тобой наслаждаться, лань, олень, козочка, коровка, каждое насекомое своих огромных ушей от тебя оторвать не могут. Так вот, хочешь, будем твоими любовницами? Мы даже сами придумаем, как тебе нас любить, а то ты будешь думать об этом и замолчишь ненароком, а ведь именно этого нам и не нужно! Никто этого не хотел, вам всем, собравшимся на полянке, даже предполагать не стоит, что случится, если Орфей замолчит. Ну да, концепция такая, проще некуда: ты будешь любить нас, как любят могилу.

Недаром говорится, что только в могиле можно найти покой, что могила и покой – одно. А если так, то, когда ты захочешь спрятать голову в наши колени, ты уже как бы будешь