Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

провожали его экзаменоваться при Пермской гимназии на учителя. Рядом с Алексисом развалился живописец Лобов. Он скинул забрызганный грязью азям и остался в юнкерской[155] — чужую донашивал — серой шинели со стоячим зеленым воротником; под шинелью виднелась темно-синяя куртка с девятью медными пуговицами — форма питерской «стро-гановки»; темно-зеленые брюки он заправил в грязные сапоги. Алексис был готов обнять весь свет, даже этого невежу караульщика: он, вчерашний ученик, теперь — коронный учитель[156], носит кокарду и светлые пуговицы! И это он, только что оперившийся юнец. Положение учителя, глядишь, позволит жить вольготнее, а то и совсем освободиться от крепостного рабства, постыдного и тяжкого, несмотря на послабления выученным. «Учитель!» — про себя произносил он и расплывался в румяной улыбке. Теперь он не уступит Чиркову Настю. «А не явится ли этот соперником?» — покосился на Лобова Алексис.

— Чьих будете? — допытывался страж, наконец вылезая наружу. — Тут много ездят, велено узнавать.

Непочтительный караульщик даже не снял шапку, это Алексис недовольно отметил.

— Ваши благородия, — показал ямщик кнутом через плечо.

Алексиса покоробило и от неуважительности ямщика. Однако караульный взглянул на фуражку Алексиса и стал расторопнее, обнажил голову и оправдался:

— Нонче приказано досматривать, чтоб железо не увозили. Караульщиков и то, гляди, в контору призовут да отхлещут.

— Нонсенс, дикость! С ума сошли, — ворчал Лобов.

— Нет, — ответил Алексис, — порядок возвращен древний, когда еще велено было указом заводы огородить рогатками[157] или рвами, дабы не проникли «развратники», склоняющие заводских людей к бунтам.

Юноши миновали грохочущий водопад, где вырывался излишек вешних вод, и на въезде в улицу поселка услышали барабан. Яростная дробь вырвалась со двора маленького домика, во весь палисадник[158] заросшего сиренью. Ямщик испуганно перекрестился и погнал лошадей.

— Погоди! — крикнул Лобов, соскакивая. Любопытство разбирало. Он подпрыгнул у глухого высокого заплота и, подтянувшись на руках, выставился над верхней доской меж торчащих грозных гвоздей.

На крыльце стоял военный. Мундир расстегнут, на перевязи барабан, а в руках мелькают барабанные палочки. Барабанщик старался вовсю, голова его была гордо поднята, взгляд устремлен в глубину двора, где девушка выпускала из хлева[159] гусей.

Гуси направлялись к крыльцу и еще круче, чем хозяин, задирали головы. Изредка гогоча, они, казалось, подавали команду своим — равнение в затылок.

Прервав на минутку барабанную трескотню, довольный хозяин отрывисто рассмеялся. Передовая гусыня внезапно вытянула шею и в той ответила: «га-га-га».

— Да тут гусиный экзерциргаус[160]! — захохотал Лобов.

Алексис и ямщик — их тоже подмывало любопытство — следом за Лобовым повисли на заборе. Нога щеголя сорвалась с выступа, и все рухнули, увлекая гнилую доску со страшными длинными гвоздями.

— Гоним! — крикнул ямщик, хватаясь за вожжи.

— Кто там? — спрашивал хозяин, устремясь к воротам.

Ямщик был готов ударить по лошадям и ускакать, но хозяин уже распахнул калитку и, насупя клочковатые брови, сверлил негодников взглядом.

— Можно у вас приезжему остановиться? — наспех придумал Алексис. Он обнажил белокурую голову с кудряшками. — Раздумав… ранний час, и боясь разбудить… я не решился, но, слыша говор гусей, взглянул — и вот! — продолжал путаное объяснение щегольски одетый учитель, досадуя на себя за оплошку: форменная фуражка не шляпа, ее не снимают. Пора отвыкать шапку ломать. Он делал вид, что ему жарко и обмахивался фуражкой. Лобов улыбался: пока выкручивался приятель, он высмотрел девушку в глубине двора.

— Гуси любы вам? — спросил хозяин, внезапно оживляясь.

— Самая выгодная птица: мясистось изрядная… поджаренные — сочны… с яблоками, — мямлил в ответ Алексис.

— Не в том суть!

Хозяин едва сдержал негодование, оправдав неучтивость собеседника его молодостью. Он посторонился, и гости невольно должны были войти.

— Я и говорю, для стола хороши, — повторил Алексис уныло.

— Как для стола? Строем ходят! Не штафирки-курицы, кои без толку, врассыпную! Строем! Посмотрите, к-к-какой вынос ноги! Если б мои солдаты так!.. Фридрих[161] позавидует!

Испуганный Алексис моментально постарался забыть вкус жареного гуся, а глаза военного увлажнила слеза умиления. Он махнул девушке: «Гони, Анка!» И та погнала гусей хворостиной в узкий проулок, ведущий со двора к пруду. Гуси отплыли на несколько шагов и, словно по команде «вольно», начали отряхиваться, пить воду.

Лобов все смотрел на девушку, а отставной прапорщик засыпал в корыто новую порцию корма.

— Извольте наблюдать, судари!

Под новую дробь Анка бросилась в глубину дворика и открыла другую хлевушку. Свежий отряд гусей выступил стройной колонной. Хозяин, чтобы развернуть зрелище во всей прелести перед непрошеными, по теперь желанными зрителями, неистово выбивал отчаянные коленца на своем барабане, только палочки мелькали. Глаза хозяина неестественно ярко сияли, а гуси шли невозмутимым, размеренным шагом. В конце концов барабанщик залился радостным смехом и на подходе гусей к корыту ударил дробь «на штурм».

— Самая военная птица!

— Да, у гусей есть заслуги военные: гуси Рим спасли[162].

— Это какой еще Рим? — насупился хозяин на Лобова.

— Столицу Римской империи, — пояснил Лобов.

— Как так? — оторопел гусовод, готовясь защищать любимых питомцев от насмешек. — Откуда знаешь? Был при том?

— Из примеров истории.

— Ты кто?

— Живописец, обучался в Усолье, приехал расписывать храм.

— Живописец?.. Гм, а не врешь про гусей?

— …Известно всему миру…

— Ах, боже мой! — воскликнул хозяин. Схватив туес с овсом, он подбежал к воде и стал горстями расшвыривать овес.

— Лучше в корытечко, — заметила Айка.

— Помолчи! — отрезал гусовод и, теребя Лобова за рукав, стал расспрашивать, когда случилось римское происшествие.

— Числа не сказано, — ответил нерешительно Лобов.

— Ну все равно, — махнул рукой хозяин, — Анка, раз такое дело, на первого спаса[163] гусям по добавочной чарке овса на штык!

— На «штык» — это, значит, куда сыпать? — спросила Анка.

— На каждый клюв, дура! Ну а ты-то, — обратился он к Алексису, — «жарить с яблоками»! Эх ты!

Анка, не поднимая глаз на приезжих, вновь робко спросила:

— Пров Аполлонович, гнать, что ли?

— Следуйте, — ответил хозяин, но стоило Анке взмахнуть хворостиной, он закричал истошным голосом: — Постой! Как смеешь? Да разве можно! — метнулся в сени и моментально извлек длинную ржавую рапиру: — Вот на. И другое не употребляй.

Рапира была тяжела для Анки, и она едва управлялась с нею. Хозяин еще раз посмотрел на гусей с умилением и сказал:

— Ишь ты! А то махать на военных птиц дрючком[164]! Не угодно ли по-благородному, как водится в их знатном сословии…

— Вам надо вступить в Общество испытателей природы[165], — сказал Лобов, уже понимая, с кем имеет дело.

— А есть такое общество? — заинтересованно откликнулся хозяин.

— Посетив Москву, лично был о том осведомлен. Открыто в