Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

шум из-за двери появился Симеон и, ничего не понимая, уставился на пустой оконный проем. Как бы то ни было, но у них в руках остался горбун. Принялись тормошить его, приводя в чувство. Когда тот открыл глаза, то долго не мог уразуметь, что с ним приключилось, а потом рассказал, что Мартиниан велел ему проведать, где некий злодей держит бедного Шишку. Вот он и следил за Еремищем…

Наутро московские соглядатаи отправились в монастырь Спаса Человеколюбивого, но Мартиниана уже и след простыл… Нечто подобное, впрочем, они и предполагали.

2

Суд Божий свершился – множество тел громоздились одно на другом, словно деревья в буреломе, устилая поле. Смерть уравняла всех: татар, русских, литовцев, бесерменов, армян, черкасов, ясов и бутасов, гордых князей и безродных холопов, знатных эмиров и степных бродяг, алчных наемников и суровых фанатичных борцов за веру. Множество душ отлетели в этот день в далекие, дивные пределы: одни устремились в христианский рай, где, словно мотыльки, порхают бестелесные ангелы, другие – в мусульманский с ласковыми белокурыми гуриями, а души язычников и сами толком не ведали, что им уготовано в загробном мире. Под пустыми седлами, обезумев, носились лошади без наездников, тщетно разыскивая своих хозяев; над всем этим в предвкушении легкой добычи кружило всклокоченное голодное воронье, а где-то в перелеске выли волки, ожидая темноты. Когда оставшиеся в живых люди покинут поле, в ночной мгле можно будет насытиться человечиной и кониной.

Победа не слишком отличалась от поражения, настолько обескровлено оказалось русское войско. Потери были ужасающими.

Владимир Андреевич Серпуховской и Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский после преследования врага повернули вспять, поручив другим продолжить погоню, и те гнали противника чуть не сорок верст, до лесной речки Мечи.

Победителям досталась богатейшая добыча: кони, верблюды, кибитки, повозки с дорогим убранством, злато и серебро, оружие и доспехи. Уцелевшие пехотинцы-лапотники с горящими от доставшихся им трофеев глазами грабили лагерь Мамая. Совсем недавно каждый из них находился на краю гибели и не помышлял ни о чем ином, как только остаться в живых, но теперь все забылось, воины торопились обогатиться. Вид чужого, бесхозного добра кружил головы похлеще старого забористого меда. Одного из ратников, натянувшего на себя парчовый халат, чуть не зарубили в неразберихе, приняв за ордынца, но тот заматерился, и остальные поняли: это наш разбойник – и расхохотались неистово, до боли в животах. Слишком еще велико было нервное напряжение.

Возвратившись на поле боя, Владимир Андреевич Серпуховской опечалился, узрев, как почернела земля, напоенная густой человеческой кровью, и «стал на костях», то есть велел развернуть большое чермное[66] знамя. Завыли трубы – сойдитесь, кто способен подняться! На эти протяжные гулкие звуки потянулись измотанные, еле живые от усталости ратники с отрешенными лицами и каким-то нездешним, полусумасшедшим взглядом. Некоторым еще не вполне верилось, что сдюжили и остались живы.

Многих, очень многих недосчитались в тот вечер, не оказалось и великого князя. В последний раз его видели средь большого полка. Дмитрий Иванович собрал и привел сюда войско, но вопреки здравому смыслу пожелал биться вместе со всеми, в общем строю… Смерти, что ли, искал?

Видя, что двоюродного брата нет, Владимир Андреевич обещал щедро одарить того, кто живым или мертвым отыщет его. Измученные воины покорно рассыпались по полю. Сперва набрели на бездыханное тело Бренка, сражавшегося под великокняжеским стягом, потом на князя Федора Белозерского, изрубленного так, что еле признали. Чуть позже два костромича наткнулись в перелеске на Дмитрия Ивановича, лежащего без чувств под срубленным деревцем… Панцирь на нем оказался иссечен, но добрые фряжские доспехи, поднесенные ему гостями-сурожанами, выдержали. Когда их совлекли с него, то на теле, как ни удивительно, оказались только ушибы да синяки и ни одной раны. Плеснули в лицо студеной водицы из речушки Смолки – открыл глаза и стал приходить в себя. В голове будто раскачивался большой колокол и без устали бил набат, отчего не понимал, кто перед ним и что от него хотят. Подняли, усадили на коня и, поддерживая с двух сторон, повезли к княжескому шатру.

По сентябрьски быстро темнело, запалили костры и сбились подле них. То там, то сям из ночного мрака слышались стоны раненых.

Наутро, окончательно придя в себя, Дмитрий Иванович возблагодарил Бога за победу и стал объезжать ратников, обещая наградить каждого по заслугам. Затем повелел отделять тела неверных от христиан, а священникам читать над последними заупокойные молитвы. В тот же день на Русь поскакали гонцы с вестью о победе.

Восемь дней стояли на Куликовом поле. Павших простолюдинов хоронили тут же, а тела бояр отправляли домой в деревянных колодах и собирали трофеи. Не забывали и о том, что в тылу остались Ягайло и Олег Рязанский, намерений которых не ведали. Опасались, что коли те нагрянут, то обескровленное войско не спасет и Дон за спиной – второй такой битвы не выдержать… Это превыше человеческих сил.

3

Прошло более двух месяцев с тех пор, как Пимена возвели в сан. Казалось, Юрий Васильевич добился своего, однако он не забыл ябеды неизвестного «доброжелателя» патриарху, из-за которого все чуть не сорвалось, помнил он и о своем зароке покарать доносчика.

Кочевин-Олешеньский полагал, что донос состряпал кто-то из посольской братии. Сам, впрочем, заниматься поисками предателя побрезговал, а вызвал для этого Кустова. «Конечно, он мерзавец, каких мало, но ведь крещеный, так что сгодится…» – рассудил Юрий Васильевич.

– Скажи-ка, Васька, заработать желаешь? – спросил боярин.

– Вестимо, без денег тяжко, а уж на чужбине и подавно. Тут и своим-то, грекам, не подают, а чужакам тем паче… Спасибо тебе, благодетель, что меня подкармливаешь, – ответил толмач и согнулся, чтобы припасть к перстам боярина…

Юрий Васильевич, поморщившись, отдернул руку и продолжил:

– За добро службой заплатишь – сыщи мне того прохвоста, который напраслину на посольство возвел. Человечек ты смышленый, так что найдешь его.

Задание пришлось Кустову по душе, теперь-то, небось, многие из тех, кто рожу от него воротил, по-другому запоют…

Служек он в расчет не брал, ибо те грамоте не обучены, а если кто и умеет буквицы складывать, то составить донос не способен, да и взять с них нечего, акромя блох. Искать решил среди участвовавших в выборах митрополита.

Прежде всего вспомнил о сладострастнике – протоирее московского Успенского собора Александре, которого высекли по приказу Юрия Васильевича за поварней на подворье, словно нерадивого дитятю, за драку из-за греческой девки… «Этот наверняка затаил обиду…» – подумалось толмачу.

Явился к протоирею и с порога объявил, что ведет дознание по поручению большого боярина Кочевина-Олешеньского, возложил