Восьмерки - Джоанна Миллер

за пишущей машинкой, пока другие умирали? Теперь Отто будет ее ненавидеть. Она все испортила. В висках у нее стучит от напряжения — она с трудом сдерживает слезы. Ей необходимо побыть одной, снять чулки и восстановить равновесие в тишине, с книжкой. Приходится собрать в кулак все самообладание, чтобы не выбежать из комнаты стремглав.

— Простите, — говорит Беатрис. — Мне нужно лечь.

Ответа она не ждет.

Когда она выходит в коридор, там горит свет. Марианна сидит на полу возле буфета Мод и держит в руках стакан с водой. От нее исходит кисловатый запах, напоминающий Беатрис о больничной палате.

— Вам нехорошо? — спрашивает она.

Однако вид у Марианны счастливый. Глаза блестят, лицо сияет.

— Она прислала мне весточку, — говорит Марианна и делает глоток из стакана.

Прежде чем Беатрис успевает спросить, что Марианна имеет в виду, она слышит звук шагов. Дверь из главного коридора открывается, и из темноты возникает фигура, одетая в черное, с непроницаемыми фиалковыми глазами.

— Что здесь происходит? — спрашивает мисс Журден.

14

Отто, январь 1918 года

Раненый офицер лепечет что-то неразборчивое, в уголках его рта пузырится слюна. Когда Отто склоняется над ним, форменный воротник трет шею, будто наждачная бумага. Она наклоняется ближе, а раненый вскидывает голову, чтобы встретиться с ней взглядом. Изо рта у него тяжело пахнет сырой гнилью. Отто не может разобрать, чего он хочет, — наверное, воды. Она отворачивается, чтобы глотнуть воздуха, не позволяя даже частичке этого страдания проникнуть в нее, и протягивает раненому эмалированную кружку. Он снова приподнимает голову, и на этот раз она придерживает ему затылок рукой. Волосы у него влажные, мягкие. Отто потихоньку льет воду ему на губы. Они шелушатся, словно обгорели на солнце. Большая часть воды стекает по шее на постель. Раненый тяжело выдыхает, и Отто убирает руку. Обессиленные, они размыкают объятия.

— Уоллес-Керр, вы нужны в санитарной! — кричит с порога сестра милосердия.

Отто берет стоящее у кровати ведро, губки и, не откликаясь на слабые призывы пациентов, пробирается между тесно наставленными кроватями, подтыкая по пути одеяла. В палате холодно, от высокого потолка гулким эхом отдаются кашель и стоны. Возле некоторых кроватей стоят деревянные складные столики с аккуратными стопками писем и иллюстрированных газет. Большинство людей в этой палате сидеть не в состоянии.

Третий южный госпиталь временно занял в Оксфорде три помещения, и это связано с их близостью к лазарету Рэдклиффа. Здания принадлежат Сомервилю, женскому колледжу. Студенток и преподавателей перевели в небольшой корпус мужского колледжа Ориел. Во избежание скандалов вход со стороны главного здания Ориела замуровали, и библиотекарь Сомервиля ездит по Сент-Джайлс на велосипеде туда и обратно, чтобы обменять студенткам библиотечные книги. Отто, пока она на испытательном сроке, не разрешается много общаться с выздоравливающими мужчинами. В прошлом случалось несколько любовных интрижек, в том числе недавний скандал с сестрой милосердия, у которой был жених, и ее пациентом, поэтом Робертом Грейвзом.

Роль Отто в добровольческом отряде мало отличается от роли прислуги: уборка, мытье полов, принеси-подай. Такая помощь позволяет профессиональным медсестрам перевязывать раны, давать лекарства, следить за состоянием больных и выполнять указания врачей. Беда в том, что она не справляется даже с самыми простыми задачами. Ее пытались научить, как правильно отжимать тряпку, как часто менять воду, как поднимать раненых, как их мыть и укладывать, как разговаривать с умирающими, как с ними обращаться. Однако вся ее работа по большей части — какая-то неблагодарная каторга, и она, Отто, в ней полный ноль. Теперь-то она рассталась со своими иллюзиями, что работать в добровольческом отряде — значит читать вслух слепым и вязать носки в каком-нибудь французском замке.

Госпиталь, в котором разместилось больше двухсот пятидесяти коек, предназначен только для офицеров. Многие идут на поправку, но есть среди них и тяжелые, прикованные к постели. Ночные судна из этих палат увозят в санитарную (бывшую прачечную Сомервиля) на многоэтажной металлической тележке — в нормальной жизни такие тележки, уставленные изысканными десертами, можно было увидеть в ресторане.

— Еще один, к сожалению.

— Вот же везет новичкам.

— Поторопитесь, Уоллес-Керр, мне нужна тележка.

Порой, когда она опорожняет судно, его металл еще хранит тепло, а в его содержимом продолжает пульсировать жизнь — пена или слизь остаются частью тела, их исторгнувшего. Моча различается по объему и бывает изумительных оттенков янтаря и золота. У фекалий своя палитра: хрупкие серые птичьи гнезда, скрученные коричневые шнурки, влажные черные еловые шишки. Двух одинаковых горшков не встретишь. Лицо Отто закрывает маска, защищающая от вони, но пар из мойки, поднимаясь, липнет к окнам, к одежде, к волосам. Никуда от него не деться. Дома она переоденется и смоет грязь, стараясь не стереть кожу до ссадин. По ночам руки, хорошо смазанные жиром, согласно предписаниям, должны быть в перчатках. Сестра ругает ее за все подряд: за помаду и серьги, за то, что она недостаточно старается («Подумайте, что пришлось пережить этим людям!»), за то, что не оттерла с песком ножки стола, за то, что работает слишком медленно или слишком быстро. И в придачу к этому всевозможные промахи: она совершенно не умеет заправлять, натирать, сушить, складывать, стерилизовать, спрашивать, смотреть, слушать, думать… Отто ненавидит все это. Ненавидит, но не может позволить себе сдаться. Она не даст родным повода думать, что их сомнения имеют под собой основания.

Ночью, вернувшись по темноте в Джерико, где для сестер милосердия отведено жилье, Отто никак не может заснуть. Пульс бьется в ушах с такой силой, что кажется, будто сердце разрывается. Сны приходят жуткие, кошмарные: черви, требуха, кровь на бледно-голубой плитке. Она просыпается с пересохшим ртом, вся в поту, в настороженном предчувствии опасности, иногда с криком — и тогда видит склонившуюся над ней недоумевающую соседку по комнате. В зеркале она кажется себе такой старой, что с трудом узнает себя. Она почти ничего не ест: еда вызывает непобедимое отвращение. На пятой неделе ей выносят предупреждение за неудовлетворительную работу, а на шестой она падает в обморок прямо в палате и потом два дня не может встать с кровати. Ее отправляют в бессрочный отпуск по болезни («нервный срыв»), а еще через несколько недель сообщают, что она не прошла испытательный срок. Редкое достижение, ничего не скажешь: до сих пор в госпитале такого ни разу не случалось.

Старшая медсестра прекрасно осведомлена о том, кто у Отто отец, — спасибо Военному министерству. Чего не знает сама Отто, так это того, что ее не просто так направили работать с офицерами в красивый средневековый город. У сэра Роберта Уоллеса-Керра,