Восьмерки - Джоанна Миллер

— Мы были бы рады, если бы вы присоединились к театральному клубу Джезуса, если вас это интересует, — говорит Фрэнк. — Может быть, вам удастся п-п-получить разрешение?

Он бросает взгляд на мисс Кокс, что-то читающую за столом.

— А что вы ставите? — спрашивает та, не поднимая глаз.

— «Пеструю ленту». По Конан Дойлу, — отвечает один из студентов.

— Ой, какая прелесть! — внезапно оживляется мисс Кокс. — Я обожаю Конан Дойла, но, боюсь, это невозможно. Придется вам искать исполнителей на женские роли в своем колледже.

Входят два служителя с полными подносами нежнейших пирожных и аккуратно нарезанных бутербродов.

— Чай! Вот чудесно! — восклицает мисс Кокс. — Смотрите, девушки, кексы баттенберг[37]! Я таких с четырнадцатого года не ела.

Молодые люди переглядываются и улыбаются.

* * *

После чая Фрэнк некоторое время мнется, нервно стискивая руки, но затем наконец встает из-за стола и обращается к Доре.

— Мисс Гринвуд… Д-д-дора… я п-п-пригласил вас сюда отчасти… только отчасти… потому что хотел показать вам кое-что связанное с Джорджем. Но я не хочу д-д-доставлять вам неприятных переживаний. — Он снова делает свой странный полупоклон. — Я ужасно любил Джорджа, вы же знаете…

— Я хочу видеть это, что бы это ни было, — отвечает Дора.

Она чувствует тянущую боль в животе, и это напоминает ей о том дне, когда она была здесь в последний раз. Наверное, женщина никогда не забывает, при каких обстоятельствах у нее началась менструация. Именно тогда Джордж познакомил ее с Фрэнком, и вот они снова встретились в этом же месте. Какая-то странная симметрия.

— Наверное, будет лучше, если ваши п-п-подруги пойдут с нами.

Он ведет девушек через парадный двор в пустую приемную, которая, как он объясняет, отныне станет Мемориальной комнатой. Окна открыты, и после тепла камина холод кажется обжигающим. В другом конце помещения мужчина в серой кепке и комбинезоне трудится над прикрепленным к стене куском дубовой обшивки. Он шлифует его, делая рукой длинные махи сверху вниз, будто чистит лошадиные ноги. Рядом с ним разложены в ряд чистые кисти, стоят мятые банки с лаком и скипидаром. Облачка пара, вырывающиеся из его рта, смешиваются с пылью от шлифовки. У другой стены стоит что-то похожее на большую картину, накрытую тонкой материей. Девушки останавливаются возле нее и дышат на руки, дрожа от холода.

— Ее откроют в январе, — говорит Фрэнк. — Но я п-п-подумал, что вы захотите увидеть раньше.

Он откидывает ткань телесного цвета, и перед их взорами предстает еще один фрагмент дубовой обшивки, который тоже повесят на стену. Высотой почти с Дору, он состоит из шести квадратов: три сверху, три снизу, и на каждом — рельефная панель с выгравированными именами. В центральном квадрате сверху надпись: «Никогда не забудем. Студентам и преподавателям колледжа Джезус, отдавшим свои жизни в войне 1914–1918 годов, от их преемников. Январь 1921 года». В списке человек шестьдесят, не меньше, и среди них одних только Джонсов пятеро. Дора и забыла, что у этого колледжа валлийские корни. Когда Джордж пришел сюда, половина студентов были валлийцами, и многие из них готовились стать священнослужителями. Дорин взгляд скользит по именам, до последнего избегая первых трех квадратов. «Это всего лишь буквы на дереве, — твердит она себе. — Буквы мне ничего страшного не сделают». Она начинает читать имена подряд, с самого начала: Алдерсон, Аллан, Андерсон, Армстронг… — пока не доходит до двадцать пятого.

И вот оно. Д. П. Гринвуд.

Дора чувствует, как ее с двух сторон подхватывают чьи-то руки, словно подстраховывая, чтобы она не упала. У нее ломит в висках. Все это не то ужасно, не то прекрасно — она сама не знает.

— Много наших, к сожалению, — говорит Фрэнк, глядя себе под ноги.

— Такая страшная потеря, — отвечает Беатрис.

Дора молчит. Когда-то она завидовала брату — из-за того, что он мужчина. Сейчас она безмерно рада, что она сама не мужчина.

— Спасибо, что показали нам, мистер Коллингем, это очень мило с вашей стороны, — говорит Марианна.

— Очень любезно, правда, Дора? — вторит Отто, подталкивая ее локтем.

— Да. — Дора поворачивается к Фрэнку и протягивает ему руку.

Он пожимает ее и выдыхает длинное белое облачко.

* * *

Университетской кошке нужно где-то рожать котят.

Последний помет, найденный в сарае для инструментов, — еще слепые комочки на разъезжающихся лапках — был утоплен садовником. По указанию директора он отнес их, копошащихся в угольном мешке, к реке у парка и зашвырнул на глубину, в заросли осоки. Старый кирпич, засунутый в тот же мешок, довершил дело. Садовник поглядел на пузырьки, едва потревожившие поверхность воды, посетовал, что такой отличный мешок пропал зря, и вернулся на велосипеде в Сент-Хью.

Теперь кошка опасливо обходит всех мужчин стороной, но ей нужно делать свою работу. Чтобы прокормиться, приходится охотиться на мышей и крыс, которых полно в пристройках и подвалах колледжа. Время от времени кошка избавляет от них и жилые дома на соседней улице.

Некоторые студентки умиляются тому, как она прячется у них под юбками и с мурчанием трется о ноги. Это обычная беспородная кошка, обладающая, однако, изысканным лоском норковой горжетки. Она взяла моду забираться на окно Марианниной комнаты и мяукать, пока ее не впустят. Однажды попыталась проделать тот же трюк с Дорой, но получила отпор в виде стакана воды. Дора любит свежий воздух, однако к животным никаких теплых чувств не питает.

Когда кошкин живот вновь раздувается, но она продолжает, хотя и с трудом, охотиться, Марианна позволяет ей устроить гнездышко в шкафчике под умывальником. Она жертвует ей старое полотенце и остатки яиц и крольчатины от обеда. Сэкономив на покупке хорошего чая и одолжив шерсти для штопки, она выкраивает деньги, чтобы сходить к мяснику на Норт-Парад-авеню и купить безумно дорогих ломтиков печенки и почек — по ее мнению, весьма полезных и питательных. Дело того стоит: кошка жадно, с чавканьем, жует и заглатывает мясо.

Через несколько дней она производит на свет шесть курносых шариков с затянутыми сморщенной кожицей глазами. Марианна протирает гладкую мокрую шерстку котят фланелевой тряпочкой и прикладывает их к соскам матери. Двое оказываются мертвыми, и Марианна, завернув недосформированные тельца в газету, кладет их на решетку камина: она не знает, что еще с ними делать. Пока она разводит огонь, малыши сосут молоко. Их крошечные лапки сжимаются и разжимаются на раздувшемся животе кошки-матери.

Отто с Дорой с отвращением смотрят на диких детенышей («Хищники, Марианна, хищники!»), зато Беатрис зачарована и инстинктивным стремлением животного выкормить своих детенышей, и тем, как они, в свою очередь, ждут этого от матери. Она опускается на колени в дверях и наблюдает за кормлением,