Георг Енач - Конрад Фердинанд Мейер

С доктором Шпрехером, который чувствовал себя чрезвычайно польщенным пребыванием герцога в его доме, он вел по вечерам долгие беседы о политике, о развитии мировых событий, рассказывал, по просьбе доктора, свою биографию, которую ученый летописец записывал с его слов. Труд этот, согласно желанию герцога, предназначался для герцогини, все еще находившейся в Венеции, и для дочери Рогана, хотя доктор и предпочитал в душе напечатать его и для вящей славы герцога, и для своей собственной славы.

Адъютант герцога, молодой Вертмиллер, развлекался по-иному. Он бывал во всех кругах общества маленького городка.

Его принимали и в епископском дворце, и видали его также в подозрительных кабачках, где его всегда шумно встречали и еще радостнее провожали. Он умел пошутить, зло раззадорить, расшевелить самых флегматичных обывателей и выудить из замкнутых обычно уст замечания или признания, в которых эти люди потом долго и горько раскаивались. Герцога, которому он служил с неизменной беззаветной преданностью, он постоянно тревожил всякими предупреждениями и неприятными сообщениями. Казалось, что он задался целью не давать ему ни минуты покоя.

Енач каждый день навещал герцога, гнал от него всякие опасения, предупреждал малейшие его желания, успокаивал его, ободрял его и своей светлой уверенностью и убедительными словами рассеивал все его тревоги. Но именно его, Енача, Вертмиллер и подозревал больше всех в каких-то тайных кознях и интригах. Он неустанно следил за ним и выходил из себя, когда герцог с улыбкой пропускал мимо ушей его предупреждения. Он объяснял подозрительность своего адъютанта, с одной стороны, ревностью, а с другой – естественной антипатией этих двух резко противоположных друг другу темпераментов.

И что только ни приходило в голову этому Вертмиллеру! По его словам, неодобрение киавеннского договора при французском дворе, во что был посвящен один только полковник, давным-давно уже было всем известно, вплоть до самых отдаленных горных поселков, и об этом говорили уже не шепотом, а во всеуслышание по всему Граубюндену.

Но мало того, по его уверениям, назревали серьезные события. Граубюнден вел переговоры с Испанией. И не от имени нескольких партийных вождей или смутьянов. Весь народ был в заговоре против Франции, и все нити этой интриги находились в руках этого бессовестного лицемера Енача.

Герцог спокойно возражал ему, что этого никогда еще не бывало, чтобы целый народ составлял одно тайное общество, и он не может поверить в существование тайного заговора уже потому, что если бы такой существовал, то кто-нибудь из преданных ему единоверцев наверняка предупредил бы его или как-нибудь намекнул ему на возможность опасности. Наконец, доктор Шпрехер, человек внепартийный, оказывающий ему такое широкое гостеприимство, этот уж наверняка не счел бы возможным утаить от него такие толки, если бы они достигли его уха.

Но упрямый Вертмиллер стоял на своем. Участие целого народа в тайном заговоре, конечно, вещь невозможная, говорил он, но граубюнденцы, совмещающие в себе северную флегматичность с хитростью и пронырливостью южан, на все способны. Любой граубюнденский крестьянин заткнет за пояс искуснейшего дипломата. Люди здесь рождаются политиканами, и когда дело идет о всеобщей и явной выгоде, то весь народ способен молчать или говорить как один человек. Самое трудное – это вбить им в голову какую-нибудь мысль, а уж об этом позаботился такой искусный народный трибун, как Георг Енач.

Что касается ученого доктора Шпрехера, то он в его порядочности нисколько не сомневается, но он не считает его человеком достаточно смелым. Во всяком случае, это не такой человек, который решился бы бросить вызов тайному судилищу – феме. Он сам убежден в том, что в стране существует тайный союз и что все жители Граубюндена связаны тайной круговой порукой. Измена влечет за собою неизбежную смерть. Он не решился утверждать, что доктор состоит членом этого союза, но что он боится этих бандитов как огня – в этом и сомнения быть не может.

Эту историю о заговоре, мстящем смертью каждому предателю, герцог приписал всецело праздному воображению какого-нибудь шутника.

– Вертмиллер, да над вами просто подтрунили, как вы этого не понимаете, – отвечал он со смехом. – Правда, вы заслужили это за ваш злой язык, но с каких пор вы перестали понимать шутки?

Подозрительнее всего, однако, казалась поручику дерзость, с какой Енач, постоянно льстя герцогу, старался обмануть его насчет его положения при французском дворе. Это герцог Роган сам должен был лучше знать. Какая другая цель может быть у него, говорил себе Вертмиллер, если не адское намерение опутать его со всех сторон сетями обмана, заглушить в нем всякие опасения и тем вернее толкать его к гибели? И ненависть к полковнику пламенем разгоралась в его душе.

Приоло между тем вернулся из Парижа без определенного ответа. Вертмиллер заподозрил его в том, что он уже посвящен в медлительный метод действий Ришелье и действует с ним заодно. Герцог вновь послал его в Париж с убедительными и настойчивыми просьбами не оттягивать долее утвердительного ответа, потому что дальнейшее промедление вынудит граубюнденцев вступить в переговоры с Испанией.

Едва Приоло уехал, Роган получил от храброго фон Лекка, стоявшего во главе его армии в Вальтеллине, сообщение о тревожных проявлениях неповиновения среди войск, указывавших на какое-то брожение в народе. Он, быть может, и не придал бы нескольким отдельным случаям особого значения, писал он, если бы не появление значительных испанских отрядов близ границы и если бы герцог не был так далек от своей армии и не жил в самом сердце страны, в которой назревает всеобщее недовольство Францией.

Заканчивал он письмо просьбой по возможности скорее опять взять в свои руки командование армией. Он рад был сложить с себя тяжелую ответственность, но под начальством такого полководца, как герцог, он готов сражаться против всего мира. Вертмиллер с ликованием поддержал это спасительное предложение и был вне себя от радости, когда на следующее утро, после посещения герцога Еначем, узнал, что полковнику удалось убедить Рогана в полной безопасности его в Куре. Он сумел ему позже внушить, что ввиду всеобщей любви, которой он пользовался в стране, его дальнейшее пребывание в Куре – в интересах также французского правительства, так как он благотворно действует своей личностью на население.

Сомнение мелькнуло наконец и в доверчивой душе герцога. Вертмиллеру удалось заполучить в свои руки неопровержимые доказательства измены, которые могли бы поколебать самое неограниченное доверие. Он разговорился в кабачке с каким-то знахарем и узнал, что тот