Георг Енач - Конрад Фердинанд Мейер

При последних его словах с улицы донесся громкий топот копыт, и через минуту перед герцогом вырос Вертмиллер. Глаза его метали искры.

– Граубюнденские полки взбунтовались и двигаются со знаменами на Кур! – докладывал он. – Я едва не попал к ним в плен сегодня утром, когда ехал верхом в Рейхенау. Здесь, как известно вашей светлости, стоят лишь стрелки из Претигау. Это люди надежные. Я поставил их у северных ворот. Командир полка Каннет поклялся честным словом в том, что предан вам телом и душой и сумеет дать отпор изменникам. Ваша свита в сборе внизу, лошади поданы. Если стрелки прикроют нас с тыла, то мы можем еще пробраться на укрепления. А толпы народа, которые могут нам встретиться по пути, мы просто растопчем.

Герцог одобрительно кивнул на это отважное предложение, совпадавшее и с его намерениями, и, поспешно распростившись с Шпрехером, двинулся к дверям.

Но уже было поздно.

Когда Вертмиллер открыл дверь, снизу донесся многоголосый шум, звон шпор и шаги на лестнице. Герцог остановился и взялся за рукоятку сабли. Несколько человек, одни в военных мундирах, другие в штатском платье, нерешительно подошли к дверям. Но они тотчас расступились и дали дорогу Георгу Еначу, который твердыми шагами переступил через порог. За ним вошли полковник Гулер, граф Траверс и высокий господин с широким лицом и несколько косыми глазами, с золотой цепью на груди. Полковник Енач с обнаженной головой приблизился к герцогу, который смерил его надменным вопросительным взглядом. Окаменевшее лицо Енача было бледно как смерть, а голос его звучал странным спокойствием и холодом.

– Ваша светлость, вы – наш пленник. Мы восстали, понуждаемые необходимостью самообороны. Но восстали не против вас, а против Франции. То, в чем вы еще доныне сомневались, для нас давно уже ясно как день. Кардинал не подпишет договора, который вы заключили с нами. Он хочет удержать нас в своих руках до переговоров об общем мире и использует нас тогда как французский товар. С вашею честью, которую он дал нам в залог, он считаться не будет. Французский король и его кардинал довели нас до необходимости искать менее обязывающей помощи у наших исконных врагов. Один Бог знает, чего нам стоило прибегнуть к защите Испании для восстановления нашей свободы. Я изложу вам в кратких словах наши требования и почему вы должны будете исполнить их. Все граубюнденские полки двигаются к вашим укреплениям на Рейне. Войска приближаются и к Куру. Они вам более не подчинены. Я велел присягнуть начальникам наших Трех союзов. Австрийцы стоят у Люциенштейга, испанцы у крепости Фуэнте. По первому моему слову они перейдут границы. Вот испанско-австрийские доверительные грамоты, полученные мною от императора и от губернатора Сербеллони. – Он развернул два листа бумаги. – Лекк вас выручить не может. Едва только он двинется к горным проходам, испанцы войдут со стороны Фуэнте в Вальтеллину. Вы видите, армия ваша окружена со всех сторон. Только вы один можете спасти армию вашего короля, и вы спасете ее, если подпишете это соглашение.

Енач взял из рук бургомистра Кура третью бумагу и прочитал:

– «Французские войска уходят из Вальтеллины и с прирейнских укреплений. Французские войска уходят из Граубюндена миролюбиво и в ближайшие дни. Герцог Генрих Роган, пэр Франции, генерал-лейтенант французской армии, остается нашим заложником в Куре вплоть до выполнения этих обязательств, в чем светлейший герцог ручается своим честным словом, даже в том случае, если это соглашение не встретит одобрения со стороны французского правительства». Вот. Мы не считаем себя вправе, герцог, напоминать вам о вашем расположении к Граубюндену, так как устраиваем теперь свою судьбу помимо вас. Но подумайте о том, что, не подписав этот договор, вы этим самым подвергнете страну, до сих пор считавшую вас своим ангелом-хранителем, в бесконечные кровавые бедствия.

Герцог не взял протянутого ему листа. Он отвернулся со слезами на глазах и дрожащим от гнева голосом сказал:

– Я видел на своем веку немало черной неблагодарности, но никогда еще никто не платил мне за доверие такой гнусной изменой, никто никогда еще не платил мне за усилие восстановить право слабых предательством и позором. Я не подпишу. Так глубоко унизить Францию и ее полководца я не могу.

Наступившую тишину нарушил громкий шум, ворвавшийся в открытые двери. Сквозь толпу, запрудившую лестницу, протиснулся широкоплечий рыжеволосый офицер, настойчиво спрашивавший генерала Енача.

– Вы зачем здесь? В чем дело? – резко бросил ему Енач.

– Мне нужны ваши распоряжения – ответил офицер. – Стрелки, которыми командует Каннет, не желают давать новой присяги. Они говорят, что вы продаете их испанским иезуитам, что они присягнули Франции и повинуются только герцогу.

Енач от ярости побледнел как полотно. Он вскинул голову и хриплым голосом бросил полковнику Галлусу:

– Двиньте против них мой полк! Перестрелять их всех! – И, повернувшись к герцогу, угрожающим, сдавленным голосом добавил: – Эта кровь ляжет на вас, герцог.

Герцог вздрогнул. В нем происходила тяжелая внутренняя борьба, которой он не в силах был скрыть. Наконец он взял дрожащей рукой лежавший на столе лист и пошел с ним в кабинет. Вертмиллер плотно прикрыл за ним дверь.

Енач, все еще бледный как смерть, обернулся к бургомистру.

– Наше дело в шляпе, – сказал он – надо дать покой герцогу Рогану. Удалите отсюда народ. Я отвечаю за то, что он подпишет. – И, обращаясь к полковнику Галлусу, все еще нерешительно ожидавшему у дверей, добавил: – Передайте Каннету, что стрелкам по поводу присяги беспокоиться нечего. Герцог заодно с правительством Трех союзов и в скором времени сам доведет об этом до сведения полка.

Через несколько минут, когда публика стала уже расходиться из приемной герцога, из кабинета вышел Вертмиллер с подписанным договором в руках.

– Кто среди вас представляет собою то, что в Граубюндене именуется законной властью? – язвительно спросил он и протянул бургомистру, выступившему вперед с серьезным деловым лицом, бумагу, заключавшую в себе судьбу Граубюндена.

При этом Вертмиллер не преминул, конечно, изобразить презрительную гримасу, на которую только его лицо и было способно.

Доктор Фортунат Шпрехер, учтиво провожавший в это время на лестнице несколько видных граждан города, едва успел посторониться перед быстро взбегавшим наверх молодым человеком в дорожной одежде. Узнав его, он удержал его за рукав и начал было в сокрушенных словах рассказывать ему о случившемся. Это был давно ожидаемый и только сейчас, в эти трагические минуты, прибывший из Парижа Приоло.