Восьмерки - Джоанна Миллер

— Как ты меня нашла? — тихо спрашивает он, когда она догоняет его.

Он не может заставить себя посмотреть ей в глаза. Дора замечает, что бровь у него подрагивает.

— Я учусь в Сент-Хью, — говорит она. — Я видела тебя на лекции.

— О…

Вид у него гораздо более смущенный, чем у нее. Его взгляд снова устремляется к ее подругам. На мгновение у Доры мелькает мысль: уж не собирается ли он сбежать?

— Я… Как ты, Дора?

— Я… хорошо. — Что еще она может сказать? В груди у нее нарастает давление, как в чайнике, стоящем на конфорке. Она не в силах сдержать кипение. — Я думала, ты погиб, — вырывается у нее.

Он с несчастным видом смотрит себе под ноги.

— А-а-а…

Дора в смятении понимает, что сказать ему больше нечего. Она всматривается в его лицо, ища подсказки. Это лицо уже утратило юношескую округлость, черты его стали жестче, кожа истончилась, как бумага. Он весь дрожит от холода — или, может быть, это нервная дрожь, Дора не знает. Пожелтевшие ногти, сколотый передний зуб, тонкие усики… Были ли у него усы в 1917 году?

— Ты здоров? — спрашивает она наконец.

Он кивает.

— Чем ты занимался? Я имею в виду — с нашей последней встречи.

— Демобилизовался только в тысяча девятьсот девятнадцатом году, потом уехал в Италию на какое-то время, чтобы привести голову в порядок. Я не был уверен, что Оксфорд — это то, что мне нужно, но родители настояли.

— Италия… — произносит Дора словно про себя.

— Да. Главным образом Флоренция.

— Ты был ранен?

Он выдерживает паузу.

— Ничего серьезного.

— Кажется, произошла какая-то ужасная путаница… — начинает Дора и тут же снова оказывается в тренировочном окопе, в бледно-розовом шелковом платье с оливковым поясом. Тогда она впервые поцеловала Чарльза. Она делает шаг к нему. — Я так рада, что ты жив.

Он натянуто улыбается, не произнося ни слова. Они стоят, глядя на замерзший Черуэлл. Она ждет.

Наконец он говорит:

— Дора, мне очень трудно объяснить то, что произошло. Я не уверен даже, что сам разобрался в этом.

— Постарайся, пожалуйста.

— Франция… — Он сбивает рукой снег с верхушки забора. — Она заставила меня смотреть на вещи иначе.

— На меня?

— На брак. На мир. На все.

— Я не понимаю, — говорит она.

Он глубоко затягивается и выбрасывает окурок.

— Когда мы с тобой встретились, многие из нас, молодых ребят, принимали необдуманные решения. Я считал тебя замечательной девушкой, это правда, и в тот момент действительно хотел на тебе жениться. Но мы ведь знали друг друга совсем недолго. Мы были очень молоды, Дора, и, по правде говоря, мои родители никогда этого не одобрили бы. Но то письмо, которое послал тебе мой друг, это… непростительно, и я искренне сожалею.

Дора, стянув одну перчатку, сует руку во внутренний карман пальто и достает смятый листок бумаги.

— Ты хочешь сказать, что это письмо было отправлено не по ошибке?

Он смотрит на сложенный квадратик так, будто тот способен взорваться, но ничего не отвечает.

— Ты хочешь сказать, что ты… ты дал на это согласие? Что ты не был в помутнении рассудка?

— В помутнении рассудка?

Чарльз краснеет и сжимает губы.

Он идет дальше, и она за ним — спотыкаясь, стараясь не отстать.

— Я знаю, там было ужасно…

— Прости, что ввел тебя в заблуждение. Этого не должно было случиться, — отрывисто произносит он.

— Не должно было случиться? — повторяет Дора в ужасе. Она пытается сдержать слезы; у нее сдавливает горло. — Ты хотел порвать со мной, но не смог даже письма написать?

Он снова останавливается.

— Тебе не понять, каково это, — говорит он, глядя на реку. Лоб у него так наморщен, что брови почти сходятся. — Все, что было раньше, стало казаться неважным. Я не думал, что останусь жив, неужели тебе не ясно?

Она кивает, хотя действительно не может осознать. Ноги у нее так замерзли, что пальцы ноют, словно на них кто-то наступил. Подол юбки покрылся ледяной коркой, и Дора чувствует, как отяжелела потемневшая ткань.

— Это была идея моего друга. Мы пили ром. Я сказал ему, что хочу покончить с этим, вот он и отправил то письмо. На следующий день его разорвало на куски. Я думал, что буду следующим. Прошу прощения, если это причинило тебе… лишние страдания.

В голове у Доры мутится, пальцы дрожат, под ребрами нарастает распирающий жар.

— Лишние страдания? — смеется она пронзительно и сама не узнает свой голос. — Я оплакивала тебя и ту жизнь, которую мы могли бы прожить. Господи, меня жалели, мне приносили соболезнования… Люди присылали открытки! — Она бросает в него письмо, и оно вяло падает на землю.

Чарльз рассеянно тычет в смятый листок носком ботинка, потом останавливается и, уже решительнее наступив на него, втаптывает в припорошенный снегом гравий.

— Через какое-то время я стал жалеть об этом обмане. Но какой смысл был встречаться с тобой, чтобы сказать: «Сюрприз, я жив, но не могу на тебе жениться»?

Каждое слово металлическим шипом впивается в кожу.

Чарльз смотрит на нее в упор, голос у него срывается. Дора замечает, что один глаз у него испещрен тоненькими красными ниточками.

— Прости, Дора, но я решил, что для тебя будет лучше, если я останусь мертвым.

— Лучше?

— Ни скандала, ни позора.

— Что?..

— Слушай, Дора, чего ты от меня хочешь? Уверяю, мне больше нечего предложить.

— Я убила три года, оплакивая тебя. Пока ты был… в Италии! Скажи, что мне помешает написать в твой колледж или в армию и обвинить тебя в мошенничестве? — Кажется, она кричит — она не знает, и ей все равно. — Если я расскажу отцу, он наверняка подаст на тебя в суд.

— Что бы ты ни пережила, это не так страшно, как то, что было там, так что давай не будем мериться страданиями. Мне и так есть из-за чего не спать по ночам, Дора, — есть вещи куда хуже.

Она оглушена. Это не ее Чарльз! Повисает пауза. Он бросает взгляд на луг, а затем снова начинает говорить. Лицо у него осунувшееся, на щеках проступили красно-белые пятна. Он как будто читает вслух заметку из газеты.

— Ты не станешь заявлять на меня, потому что это навлечет на тебя и на твою семью пересуды и насмешки. Будут говорить, что я инсценировал свою смерть, чтобы избавиться от неподобающей связи с дочерью фабриканта из ярмарочного городка.

— Так вот в чем дело?

Она должна была догадаться.

До них доносится далекий смех. Они вернулись к пруду, откуда начали свой