Восьмерки - Джоанна Миллер

следит за жизнью кинозвезд, не пользуется компактной пудрой и не мечтает выйти замуж за доктора, поэтому всегда чувствует себя лишней в их разговорах. И не удивляется, услышав, как мисс Говар говорит мисс Диксон: «Беатрис — добрая душа, но слишком уж умна для нас». Остается только надеяться, что, если она поступит в Сент-Хью, то в Оксфорде наконец-то окажется среди своих.

* * *

В феврале 1918 года, когда Беатрис уже три месяца работает в ЖДР[49], Закон о народном представительстве наконец-то вступает в силу, и восемь миллионов женщин Британии получают право голоса. Это день незабываемых воспоминаний, облегчения и ликования, и, хотя контора в честь праздника закрывается в полдень, утром они тоже почти не работают. Миссис Панкхёрст заявила о неуместности любых маршей или публичных демонстраций триумфа в то время, когда нация погружена в траур, поэтому мать Беатрис, недавно вернувшаяся из Америки, устраивает праздничный обед дома. После закрытия конторы все сотрудницы отправляются в кафе — редкое удовольствие, оплаченное ЖДР, — и поздравляют друг друга, угощаясь чаем и сэндвичами с сардинами. Голосовать из них могут только обе мисс Хиггинботтом и мисс Спиннетт, так как им уже за тридцать, однако все согласны, что снижение возрастного ценза до двадцати одного года — наравне с мужчинами — всего лишь вопрос времени.

Хотя это и прекрасный день для женщин, и Беатрис благодарна тем, кто возглавил кампанию за избирательное право, и восхищена их мужеством и упорством, однако домой она не спешит. Шумные вечеринки матери ей поперек горла, поэтому после обеда она возвращается в контору, допечатывает все оставшиеся письма, какие только находит, а затем, доехав на омнибусе до Пиккадилли, бродит вдоль книжных полок в магазине «Хатчардс», пока продавцы не начинают косо на нее поглядывать. Бредя домой по слякотным улицам, она молится, чтобы гости уже ушли. Ходить по вечерам одна она не боится — ее силуэт отпугнет любого потенциального злоумышленника, однако после недавней бомбардировки Лонг-Акра лондонцы строго соблюдают режим затемнения, и в кромешной тьме она то и дело спотыкается о бордюры и пороги. Когда она наконец открывает входную дверь, на тротуар льется резкий желтый свет, и на нее обрушивается тошнотворная смесь запахов горячего воска, сигар и ладана. По прихожей разбросаны газеты, пальто и сумки, сверху доносятся оживленные разговоры, кто-то играет на пианино. Беатрис чувствует прилив раздражения. Нет бы им уже разойтись по домам! Неужели дом все еще полон незнакомых людей? Эта мысль приводит ее в ужас. Ей гораздо легче дается общение с теми, кого она успела хоть немного узнать.

Только войдя в прихожую, она замечает в коридоре, ведущем на кухню, обнимающуюся пару. Неслышно проходит к лестнице и начинает подниматься, но на полпути бросает украдкой взгляд поверх перил. Они прижались друг к другу и жадно целуются, широко раскрывая нетерпеливые рты. Коротко стриженный прижимает свою спутницу к стене за шею, а другой рукой лезет к ней под одежду и двигает взад-вперед, заставляя извиваться и стонать. Беатрис на мгновение замирает: эта сцена кажется ей одновременно жуткой и пьянящей. Затем, испугавшись, как бы не заметили, что она подсматривает, она стремглав бросается к верхней площадке лестницы и там в ужасе замирает, переводя дыхание. Больше всего ее поражает не сама сексуальная сцена, а то, что у нее самой между ног и в животе пульсирует неукротимое желание.

Ополоснув лицо водой и приведя себя в порядок, Беатрис переодевается и присоединяется к вечеринке. Остаток вечера она проводит в гостиной, неловко болтая с друзьями родителей, многих из которых никогда раньше не видела. Она старается не думать о паре в коридоре, потому что при этой мысли ее каждый раз охватывают жар и смущение.

Мать, пошатываясь, бродит по комнате с пурпурными от помады зубами, докучает гостям, рявкает на прислугу и произносит бессвязные тосты за Эмили Дэвисон.

— Поди-ка сюда. — Она хватает Беатрис за запястье и тащит к группе гостей у камина. — Вот поглядите, какая она высокая. Ужасно, правда?

— Потрясающе статная, — отзывается женщина с выпирающими передними зубами и янтарного цвета мешками под глазами. Она улыбается и протягивает руку. — Элизабет Рикс. Я училась в Сент-Хью вместе с Эмили и Эдит. Со всей компанией.

Так значит, это и есть та самая пресловутая Элизабет Рикс, которая приковала себя к решетке Дамской галереи в палате общин и осыпала насмешками премьер-министра, пока ее не уволокли вместе с решеткой. Беатрис собрала огромную коллекцию газетных статей о ней и ее подвигах. В 1914 году мисс Рикс разгромила топором выставку японских чайников в Британском музее, превратив их в груду сверкающих осколков. Ее, выкрикивающую: «Право голоса для женщин!», оттуда утащили, а женщинам запретили входить в музей без сопровождения. Мисс Рикс тогда в шестой раз посадили в Холлоуэй, но после начала войны освободили по амнистии для суфражисток.

— Я так рада с вами познакомиться! — говорит Беатрис.

Суфражизм был постоянным фоном ее юности, и она ослеплена сиянием мисс Рикс так же, как были бы ослеплены мисс Говар и мисс Диксон, встретив свою любимую кинозвезду.

— Как вы проводите дни войны, Беатрис? — спрашивает мисс Рикс. — Путешествуете по миру вместе с мамой, добиваясь поддержки Империи?

Но прежде чем Беатрис успевает ответить, вмешивается мать.

— Нет, нет и нет, — объявляет Эдит. — Беатрис служит в Женском добровольческом резерве. Печатает на машинке.

Она тянет это «на маши-и-инке» с презрительной гримасой.

— Мне сказали, что я нужна там, — бормочет Беатрис, краснея.

— Да, но едва ли это изменит мир. Работа машинистки? — смеется мать. — Женщины были машинистками до войны и будут после. Это не какие-нибудь мужские занятия — как, например, собирать билеты или водить кареты скорой помощи, — которые помогли добиться права голоса.

— Думаю, это слишком суровый подход, Эдит, — говорит мисс Рикс. — Любая работа для фронта важна. Вы молодец, Беатрис.

Беатрис кивает с вежливой улыбкой, поворачивается к матери спиной, убегает в свою спальню и захлопывает за собой дверь. Стоит, тяжело дыша, опустив руки и стиснув зубы. Всю жизнь она старалась угодить Эдит Спаркс. Всю жизнь восхищалась ею, прислушивалась к ней. Как ей хотелось думать, что однажды, ну хоть разочек, это чувство окажется взаимным и ее мать будет гордиться ею. И вот, да еще в присутствии мисс Рикс… Невыносимо!

В дверь тихонько стучат. Беатрис открывает и, к своему изумлению, видит Элизабет Рикс.

— О, как замечательно! Я не знала, которая комната ваша, — радостно говорит та. — Выходит, мне повезло.

— Ой… входите, пожалуйста, — мямлит Беатрис, вспоминая, что ее форма валяется на полу у нее за спиной.

— О нет, это лишнее, — говорит мисс Рикс. — Я просто хочу