Восьмерки - Джоанна Миллер

Мысль о возвращении в Блумсбери на следующей неделе приводит Беатрис в трепет, и она уже не впервые жалеет, что нельзя остаться на пасхальные каникулы в Оксфорде. После роспуска ЖСПС в конце войны мама становится все более неуравновешенной и теперь, по ее утверждению, пишет мемуары. Когда Эдит дома, а не за границей, она недели напролет развлекает бедствующих художников и упавших духом эмигрантов. Весь триместр мать с дочерью почти не писали друг другу, и Беатрис сомневается, что месяц, проведенный под одной крышей, способен исправить их отношения. В Лондоне она планирует пообедать с Отто, у которой, судя по всему, тоже есть трудности с матерью. А если повезет, то увидится с Урсулой.

Зная, что в Бодлианской библиотеке сегодня будет тихо, Беатрис заказывает новую книгу А. Д. Линдсея об Иммануиле Канте, которую нелегко получить на руки. После завтрака она едет в библиотеку, забирает тонкий томик и, устроившись в старинном зале герцога Хамфри, пару часов делает выписки. Трудно не прийти в восторженный трепет при виде томов в кожаных переплетах, прикованных к полкам, или от средневекового потолка, выложенного панелями с затейливо расписанными гербами. В какой-нибудь другой стране Бод уже превратили бы в музей.

Беатрис вспоминает свою первую лекцию в октябре, на которой мистер Коули объяснял, что в библиотеке хранится больше миллиона книг — под камерой Рэдклиффа тянутся целые мили стеллажей. Самые редкие книги — из выделанных шкур животных, с выполненными вручную иллюстрациями — во время войны прятали на случай бомбардировки Оксфорда. Но этого не произошло. Теперь сотрудники жалуются, что библиотека с трудом поспевает за расширением издательств — таких, например, как «Оксфорд юниверсити пресс». Беатрис с некоторых пор завела привычку читать многочисленные объявления о вакансиях, развешанные на информационных досках в разных зданиях. Она наверняка могла бы работать здесь после окончания университета, сделав Боддер и Оксфорд своим домом. В конце концов, образование — это тоже политика. Беатрис испытывает сильное искушение сорвать объявления и спрятать в портфель до тех пор, пока не будет готова претендовать на эту работу.

* * *

Прежде чем идти на церемонию, Марианне нужно закончить эссе о сэре Гавейне и Зеленом Рыцаре[60].

Из всех ранне- и среднеанглийских текстов, которые она изучала на занятиях с мисс Финч, именно «Сэр Гавейн» больше всего поразил ее воображение, особенно волшебный Зеленый Рыцарь, бесстрастно вышагивающий из двора короля Артура с собственной отрубленной головой в руках. Мисс Финч всегда в курсе последних достижений в своей области, и их беседы радуют своей сложностью. Совсем недавно они изучали симметрию и систему чисел в «Сэре Гавейне» (вот от чего Отто пришла бы в восторг), и Марианна отлично понимает, что символика зеленого пояса, который герой надевает в конце поэмы, не так уж далека от символики ее серебряного медальона.

Для работы над эссе она одолжила у Беатрис пишущую машинку, и, хотя ей кажется, что авторучкой вышло бы быстрее, она видит поэзию в том, как машинка отбивает мысли в буквы, в слова, в предложения, в готовое эссе. Марианне нравится, как туго прокручивается каретка с бумажным листом. Нравятся решительные щелчки, с которыми каждый металлический рычажок ударяется о бумагу. И то, как маленькие металлические зубчики, толкаясь в крошечном рту, вгрызаются в ленту. Это почти жестоко.

* * *

Дора пропускает завтрак и не приходит на встречу у Шелдонского театра в одиннадцать утра. Остальные «восьмерки» тщетно ищут ее среди толпы, собравшейся на Брод-стрит. Марианна встревожена и хочет подождать еще, но королева со свитой уже вышла из Баллиола и медленно шествует по улице.

Беатрис дергает Марианну за рукав.

— Надо идти. Может, она уже там. Билет у нее есть.

Шелдонский театр выглядит точно так же, как и семь недель назад, и Марианна догадывается, что Дора, наверное, просто не может заставить себя войти в это здание. Подняв глаза, она видит толстых детишек, все так же резвящихся на потолке, и думает о Генри Хэдли. Оглядывается на те места, где они сидели вместе в прошлый раз, и с разочарованием обнаруживает на них женщин с флагами из Леди-Маргарет-холла. Мелькают в зале и другие знакомые лица: Жозефина, Патриция, мисс Журден, заместительница директора мисс Кирби и по меньшей мере пять тьюторов из колледжа. Звучит труба, и в зал входит королева в академической мантии, за ней — ее дочь, принцесса Мэри, а с ними ректор и прокторы. Трудно не проникнуться торжественностью момента, зная, что королева Мария[61] пришла сюда, чтобы поддержать их. Она — первая королева, получившая почетную степень в Оксфорде, и завтра ее фотографии появятся на первых полосах всех газет Англии.

— На ней-то академическая шапочка, черт возьми, — бурчит Отто. — Почему нам такие не выдают?

— Потому что вы не доктор гражданского права, черт возьми, — шепчет в ответ Беатрис.

— Что ж, должна сказать, бюст у нее внушительный, — замечает Отто, прикуривая сигарету.

Пучеглазая преподавательница, сидящая впереди, оборачивается и недовольно смотрит на них.

Королева выше, чем Марианна себе представляла. У нее есть что-то общее с мисс Журден: умная, держится с достоинством, но улыбка ее не располагает к сближению. Движения у нее замедленные, тяжеловесные. У ее локтя пристроился лорд Керзон, министр внутренних дел, бывший вице-король Индии и ректор университета.

Речь Керзона довольно остроумна: он вспоминает других королев, посещавших Оксфорд, включая Екатерину Арагонскую, которую сопровождал кардинал Уолси («рука об руку с надвигающейся гибелью, сами того не зная»), и королеву Елизавету I, которой вручили золотой кубок и шесть пар перчаток. Он даже подтрунивает над Кембриджем, не последовавшим мудрому примеру Оксфорда и не допустившим женщин в свою «святая святых». Нынешний день Керзон называет вехой в развитии женской половины человечества и британского образования. Зал разражается бурными аплодисментами.

— Какая возмутительная чушь! — шепчет Беатрис, скривившись от отвращения. — Шестьдесят лет женской борьбы он представляет как победу мужчин.

— А вы взгляните на эти восторженные лица, — говорит Отто. — Все млеют. Папа говорит, в палате общин его не любят, хотя и прочат в премьер-министры. Но он определенно умеет талантливо молоть языком.

— По-моему, он довольно красив, — замечает Марианна. — И много хорошего сделал в Индии, даже Урсула с этим согласна.

Беатрис вздрагивает:

— Да Урсула пристрелила бы его, если бы могла, потому-то и не пришла сюда.

Канцлер продолжает восхвалять королеву, и его голос разносится эхом по всему театру.

— Ее величество примиряет высокие идеалы женского прогресса и женской эмансипации со старомодными традициями женской скромности. Она подняла статус женственности