Восьмерки - Джоанна Миллер

автомобиле и теперь обнаруживает, что с тошнотой вполне можно справиться, если смотреть на открывающиеся виды и не вдыхать горячий пар, клубящийся вокруг ее неудобно поджатых ног. Как-то раз ее укачало на пароме в Кале — ощущения в желудке были те же самые.

— Чекерс-Корт вон там. — Отто машет рукой в сторону острого зеленого хребта с небольшим белым памятником на вершине. Автомобиль, новенький «Кроссли», ослепительно сверкающий на солнце, сворачивает влево. — Леди Ли — мамина подруга.

Беатрис слышала о Чекерсе. «Таймс» без конца писала об этом подарке стране. Благодаря завещанию семьи Ли премьер-министры вроде Ллойд-Джорджа, не имеющие собственных поместий, получили дом, где теперь могут развлекать таких, как Вудро Вильсон[70].

— Детей они не завели, некому было наследство оставить, — кричит Отто, перекрывая шум мотора.

Беатрис думает: не символизирует ли Чекерс гибель «правящих классов»? Но говорить об этом ей не хочется. Отто живет в мире, который ей самой кажется совершенно обычным, в мире, переживающем совсем другие кризисы, нежели остальная часть населения. Когда во время пасхальных каникул они вместе обедали в «Ритце», у Беатрис возникло ощущение, будто она отправилась в экспедицию в чужую страну. Отто представила ее такому количеству графов и других титулованных особ, что Беатрис была вынуждена выпить пять бокалов шампанского и по возвращении домой сразу же лечь в постель. Сегодня Отто, такая эффектная в темных очках и белом шифоновом шарфе, уверенно восседает за рулем тетиного автомобиля. Беатрис не знает, ощущает ли она вообще эти постоянные толчки и рывки.

Через несколько миль возникает еще одна длинная дорога, наполовину скрытая деревьями.

— Халтон-Хаус, — кричит Отто, улыбаясь и помахивая рукой охранникам у будки. — В конце войны его продал королевским ВВС племянник, который получил имение в наследство.

Беатрис кивает. Половина зада у нее онемела, а другая мучительно болит. К тому времени, как они въезжают в Хартфордшир, она уже прикидывает, что бы подложить под него на обратном пути. Она старается сосредоточиться на пейзаже: меловых холмах, усеянных старомодными деревнями и рыночными городками. В Тринге рядом с машиной бежит группа визжащих мальчишек с палками вместо ружей. Центр городка состоит из нескольких магазинов и церкви, сооруженной, кажется, целиком из кремня.

— Вот это вход в Тринг-парк, владение Ротшильдов, — показывает Отто через дорогу.

«Кроссли» дребезжит на выбоинах.

— Я не слышу! Чье владение?

— Уолтера Ротшильда! — кричит Отто. — Он держит в парке эму и кенгуру и ездит в карете, запряженной зебрами.

— Лорд Ротшильд из Декларации Бальфура[71]? Который хотел создать государство для евреев?

Отто смотрит непонимающе.

— Вам лучше знать. Я слышала, он ездит верхом на гигантских черепахах.

Она отпускает руль и делает руками такие движения, будто держит поводья.

Беатрис смеется, несмотря на боль в пояснице.

— Вам бы билеты продавать на этот тур, Отто, — говорит она, поднимая лицо к бескрайнему лазурному небу.

* * *

Прибыв в Беркхэмстед ближе к вечеру, они видят перед собой широкую центральную улицу, на которой почти нет пешеходов и автомобилей. Указатели ведут их на станцию мимо школы с пансионом, выстроенным в стиле Тюдоров, а потом — через сверкающий канал. Беатрис выскакивает из машины, чтобы спросить дорогу у начальника станции. Их путешествие продолжается вокруг развалин замка Мотт-энд-Бейли и вверх по холму в сторону общественных земель. Дора живет в доме под названием «Фэйрвью» на окраине поместья Эшридж. Свернув в несколько тупиков, они наконец находят нужное здание и выезжают на гравийную дорожку. Дом выглядит так, словно его построили в последнее десятилетие: низкие черепичные крыши, огромные кирпичные трубы, окна с решетками и тюдоровские балки.

Дора выходит из затененных дверей и обнимает подруг.

— Вы получили телеграмму? — спрашивает Отто, раскрывая ей объятия. — Мы приехали, чтобы увезти вас обратно.

— Мисс Финч сказала, что вы сдали экзамен, — говорит Беатрис, кое-как ковыляя к двери и осматриваясь. — Тут так много зелени.

Дора улыбается. Выглядит она лучше, чем когда они видели ее в последний раз: посвежевшая, порозовевшая.

— Заходите, — приглашает она, — я принесу вам чай. — Рассказывайте, как поживает Марианна?

— Хорошо, у нее все хорошо. Она жалела, что не может поехать с нами, но ей нужно побывать дома. — Отто берет Дору за руку. — А теперь скажите, что вы думаете о новом образе Беатрис? Мы ходили за покупками в Лондоне. Она не напоминает вам Рэдклифф Холл[72]?

Беатрис горделиво приосанивается, пока Дора восхищается ее новым образом: коротко остриженные волосы, прямая черная юбка, простая белая блузка и мужской твидовый пиджак.

* * *

Они сидят на кирпичной террасе и наблюдают за белками, которые гоняются друг за другом по огромной иве.

— «Под деревом зеленым»[73], — говорит Беатрис, довольная собой.

Дора смеется.

— Я знала, что кто-то из вас это скажет.

— А где же грозные родители? — спрашивает Отто.

— Отец только через несколько часов придет из типографии, а мама с мальчиками в теннисном клубе. На какое-то время мы в безопасности.

Горничная приносит чай и свежие булочки. В саду буйно цветут бордюры из люпинов, дельфиниумов и агапантусов. Вдоль каменной балюстрады вьются глицинии. Дом Доры настолько безупречен, что Беатрис боится к чему-то прикоснуться, хотя для нее неожиданно видеть, как повлияло движение «Искусство и ремесла» на дизайн новых домов так далеко от Лондона. Она вспоминает вечный беспорядок в тесном викторианском особняке своих родителей в Блумсбери и начинает думать о том, чем они сейчас заняты. Беатрис не может представить себе жизнь в лесу, где из всех звуков слышнее всего пение птиц, а земля пахнет чем-то древним, доисторическим. Играющие белки похожи на котят. Надо будет рассказать Марианне, думает она.

Над головой в безоблачном небе проплывает дирижабль — гигантское белое семечко.

— Я их уже несколько месяцев не видела, — говорит Беатрис.

Они смотрят вверх, запрокинув головы.

— Он летит на станцию в Кардингтоне. Ее скоро закроют. Спроса нет, — поясняет Дора. — Неподалеку отсюда один солдат сбил «Цепп», и ему вручили Крест Виктории. Мы как раз на пути у самолетов, летящих с Северного моря. Раньше они летали вдоль железнодорожной ветки, по которой везли бомбы в Лондон. Меня до сих пор бросает в дрожь, когда их вижу.

Беатрис потирает шею.

— Меня тоже. Хотя в Лондоне главным ужасом были «Готы»[74].

— Папа как-то раз летал в Париж на дирижабле, — говорит Отто. — Потом говорил, что это был самый безумный поступок в его жизни после женитьбы на маме.

Над столом жужжит оса. Отто стягивает с шеи шарф и раздраженно отмахивается им. В природе наступает миг затишья, и девушки тоже умолкают.

Прерывает паузу Отто:

— Так в чем же дело, Дора, что происходит? Почему вы не вернулись? Это