Демократия, не оправдавшая надежд - Александр Владимирович Быков

– Так какие же это санитары?! Интервенты проклятые! Сейчас я в них пальну.

– Ну-ка, бросай эти штучки! В германскую был закон неписанный: санитаров не трогать! Они должны делать свое дело, мы свое. Тех, что померли, пусть увозят, не жалко, а кто жив, все одно калеки, нельзя увечным отказать в помощи, не по-божески это.

– Так большевики же против Бога?

– Нет, не так говоришь, не против! Христос был за бедных, и большевики тоже за бедных. Как же можно быть против? Они против попов толстопузых, согласен, но против Бога – нет, это ты не дело говоришь, не по совести.

Завтра, не дай Бог, убьют тебя, на небе пред вратами архангелы всем допрос учиняют, спросят: зачем, мил человек, по санитарам стрелял, а тебе и сказать-то нечего. Тогда, разумею, отправят тебе прямиком в ад к чертям.

– Говоришь тоже, сплюнь.

– Вот то-то и оно.

– Мне санитары без надобности, – нехотя ответил собеседник Василия, а вот если бы санитарочка какая белоармейская попалась, тут уж я бы не оплошал, дюже мне у них санитарки нравятся: беленькие, чистюли как на подбор. Подол бы ей на голову закинул, и твори бог волю.

– Тьфу на тебя, дурак, – ответил Василий.

В это время белые и союзники силами двух экипажей спешно подбирали тела убитых и раненых. Не все погибли от пуль, кое-кто умер от ран и обморожения. Холод в тот день стоял такой, что печные дымы в избах упирались столбами прямо в небо. Янки молили Бога, чтобы красные не начали стрелять, совсем не подозревая, что благодарить им нужно не только Всевышнего, но и простого русского солдата Василия, не потерявшего на войне совесть и благородство.

Позднее, один из участников тех событий вспоминал:

«Люди вновь пошли назад, почти в самые руки врага, в ту проклятую низину, где раненые и убитые лежали в ожидании исхода. Пошли, не зная, придется ли им вернуться или так же упасть в роковой снег января и остаться в Северной России навсегда. Чудо, что пятерке отважных удалось по максимуму обшарить долину, собрав найденные трупы и погрузив раненых, невредимыми вернуться к основным силам роты».

С наступлением темноты сражение прекратилось. Потери американцев были катастрофическими. Взвод лейтенанта Мида перестал существовать. Семнадцать дафбоев пропали без вести, многие были тяжело ранены.

Госпиталь, в котором служили Гоша Андерсон и Августа Степанова подняли по тревоге вместе с первыми выстрелами в Усть-Паденьге.

Ночной дежурный, прогромыхав тяжелыми шагами на лестнице, ворвался спальню и с порога бухнул:

– В Усть-Паденьге – ад!

В ту же минуту заскрипели койки. Солдаты, слышавшие канонаду, уже давно не спали, но команды «подъем» не было. В нижнем шерстяном белье и носках они выбрались из-под теплых одеял. Ребята на верхних койках поспешно хватали одежду, висящую по стенам на гвоздях, прыгали на пол. Солдаты одевались в полной тишине, начисто забыв о привычном армейском сквернословии.

«Некоторые неуклюже натягивали гетры, затягивая шнурки, заправляли рубашки в брюки и далеко не сразу попадали руками в кожаные безрукавки… Все это было следствием того, что мы привыкли к спокойной жизни, которой в тот день пришел явный конец, – вспоминал потом Гоша Андерсон. – На дворе стояла предрассветная тьма, хотя на часах уже давно было утро. Снег толстым слоем покрывал все вокруг, под его тяжестью провисали ветки елей и, казалось, проседали скаты крыш. Воздух горчил и обжигал дыхание морозом, от которого снег под ботинками солдат, бегущих по дорожке к столовой, визжал и скрипел».

К концу дня в госпиталь с фронта прибыли несколько саней с первыми группами раненых. Они лежали в спальных мешках на соломе. На лицах солдат страдание и глубокая печаль. По отдельным репликам раненых стало понятно: наступление противника началось, и войска союзников несут серьезные потери.

В операционной не гасили свет, врачи, сменяя друг друга для непродолжительного отдыха, делали одну за другой спасительные операции. Августа Степанова ассистировала одному из докторов, делала обезбаливающие уколы морфия, бинтовала раны.

В тот же день доставили и первого раненого из числа русских рекрутов. У него спереди на животе при осмотре нашли маленькое, но глубокое проникающее отверстие. С кровати, на которую уложили солдата, слышалось непрерывное глухое всхлипывание, переходящее в свист. Этот жуткий звук не давал покоя окружающим.

– Плохо, – осмотрев раненого, сказал доктор, – возможно, ранение смертельно.

– Я умру? – Просвистел солдатик, обращаясь к сестре милосердия.

– Что ты, нет, сейчас зашьем тебя, и будешь, как новенький.

– Это мой первый бой, – через силу прохрипел парень, – я даже не успел испугаться.

– Тише, тише, – ответила ему Августа, – надо беречь силы.

Через час на операционном столе солдат умер. Густя провела рукой по лицу парня, поднесла зеркальце к губам, проверяя, есть ли дыхание. Убедившись в том, что глаза усопшего навеки закрыты, позвала санитаров. Ими оказались всем известные Фредди и Свинина. Они грубо вытолкали каталку из операционной, подняли парня на простынях и понесли в морг. Фредди что-то мурлыкал себе под нос, Свинина интересовался, будут ли на ужин овощи, или опять только галеты и бычачьи консервы.

– Могли бы и покормить как следует, может, в последний раз, – недовольно ворчал Свинина, – неизвестно, что будет завтра, может, придется бросать припасы большевикам, так уж лучше самим напоследок обожраться.

Последующие события показали, что в словах этого ограниченного типа, позора американского госпиталя, была своя правда.

Молодой возчик скорой помощи привез в Шенкурск из Усть-Паденьги группу раненых. Ехать назад он категорически отказался, утверждая, что приказа возвращаться на фронт не было. Парень просто струсил. Другие возчики полевого госпиталя встретили этот поступок презрительным молчанием. Они знали свою работу, ежедневно под огнем противника безо всяких приказов доставляя в госпиталь раненых и убитых. Свои страхи они оставили в обозе до лучших времен.

Чтобы как-то ускорить дело, из госпиталя на передовую отправили летучую бригаду медиков. Они должны были оказывать помощь раненым прямо на месте.

– Вы составите нам компанию в этом непростом деле? – Спросил Августу Степанову лейтенант американской медицинской службы, которому она ассистировала на операциях.

– Это мой долг, – ответила девушка, – я знаю, как не хватает сейчас операционных сестер.

– Спасибо, – ответил лейтенант, – по правде говоря, мне спокойнее, когда рядом женские руки, наши парни-санитары, хоть и храбры, но, когда дело касается операции, толку от них немного.

В Верхней Горе, последней из трех точек сопротивления в Усть-Паденьге, под операционную и перевязочную отвели помещения в самой безопасной части деревни. Это была обычная крестьянская изба с печкой и маленькими окошками по фасаду. От разрывов снарядов они дрожали и жалобно позвякивали.

Лейтенант