Восьмерки - Джоанна Миллер

Возле двери Марианна объясняет Лавинии, что некоторые студентки привозят много вещей, а другие почти ничего.

— Главное тут — не замерзнуть. Захватите вещи для велосипедных прогулок в плохую погоду. И пару хороших ботинок.

— Ясненько, — говорит Лавиния, входя в комнату.

Марианна размышляет, не лучше ли было бы показать ей спальню Доры или Беатрис. У нее самой комнатушка уж очень скромная. Опрятная, но скромная.

Бегло осмотревшись, они идут назад по коридору к столовой. Лавиния останавливается и начинает разглядывать фотографии бывших студенток.

— Это же Эдит Спаркс, — восклицает она с благоговением, указывая на портрет матери Беатрис в молодости. — И Элизабет Рикс. Смотрите, и Эмили Дэвисон!

— Беатрис может рассказать вам о них все, — улыбается Марианна. — Знаете, здесь вы будете пользоваться большей свободой, чем мы, — ведь у вас есть брат, который сможет вас всюду сопровождать.

Лавиния выпрямляется.

— Я беспокоюсь о Генри. Буду рада видеть его чаще. Временами он сильно хандрит. Ему кажется, что ничто хорошее не может длиться долго.

— Должно быть, это тяжело.

— Он говорит, что вернуться в университет — это как уже взрослым снова попасть в школу. Он чувствует себя слишком усталым и старым для всего этого.

— Могу понять, — кивает Марианна, выходя вместе с Лавинией из столовой. Оглядевшись, она понижает голос: — Здесь есть несколько девушек, которые работали в Добровольческом медицинском отряде. Некоторые из них чувствуют себя в Оксфорде вдвойне чужими — и как женщины, и как ветераны.

— Мой брат, наверное, уже рассказывал вам — ему пришлось нелегко, — говорит Лавиния. — Он никогда не был слишком озабочен своей внешностью, но из-за уха сильно переживает. Я ему твержу, что сейчас невест в избытке и ему не составит труда найти себе жену.

— Вероятно.

— Он не любит говорить о таких вещах. Когда я об этом заговариваю, он делает вид, будто не слышит, но я-то знаю, что это не так. — Она смеется, и в этом смехе слышится знакомое подхохатывание, такое же, как у Генри. — Он несколько раз упоминал о вас, говорил, что вы были нездоровы. Надеюсь, вам лучше.

— Грипп, — подтверждает Марианна, краснея. — Я уже выздоровела.

Ей приходит в голову, не по просьбе ли брата сестра расспрашивает ее, однако у нее мало опыта в таких делах. Она отворачивается, пряча улыбку. Солнце греет ей спину, когда они поднимаются по лестнице в библиотеку.

— Я хотела спросить у вас, — говорит мисс Хэдли, беря с полки книгу и разглядывая корешок, — какие у него шансы?

Рука Марианны непроизвольно взлетает к груди.

— Шансы?

— С мисс Гринвуд. Я слышала, она ужасно красивая. Генри часто упоминает о ней. Он меня убьет за то, что я лезу в его дела, но, может быть, она им тоже интересуется?

Библиотека плывет у Марианны перед глазами, и она опирается о стену. Ну конечно, Генри увлечен Дорой! Почему бы и нет? Он нередко спрашивает Марианну о ней. Но что из того? Марианна ведь не свободна, ей ли искать отношений с мужчинами? Хоть сейчас, хоть когда-нибудь еще. Как она стала бы объясняться с ним? Вдова, которая родила ребенка и умалчивает об этом. Он даже не знает ее настоящего имени.

Она смотрит в окно на Генри, сидящего на террасе, и думает, что ей лучше сосредоточиться на экзаменах, постараться получить стипендию, а потом работу — работу, которая обеспечит ей достаток; достаток позволит ей когда-нибудь выйти на пенсию, а после пенсии наступит старость, и затем…

Она переводит взгляд на Лавинию.

— Дора с Генри стали бы находкой друг для друга, — говорит она, чувствуя, как что-то обрывается внутри.

Лавиния хлопает в ладоши.

— Я так и знала!

* * *

Предстоящие дебаты вызывают у Беатрис нервическую активность. Следующие три дня проходят как в тумане: занятия по подготовке к экзаменам, эссе, письма и организация первого студенческого собрания в комнате отдыха. В пятницу вечером, к тому времени, как гасят свет, она уже без сил. Но не успевает она лечь в постель, как в дверях появляется знакомая голова.

— Я увязла, — говорит Отто. В тусклом свете, стирающем с ее маленького личика краски и углы, она похожа на ребенка. — Вы решили последнюю задачу по логике? Очень твердый орешек. Не подскажете, с чего начать? — Она умолкает и пристально смотрит на Беатрис. — Почему вы в постели? Заболели? Боже, только не говорите мне, что после всех разбитых окон женщины опять потеряли право голоса.

— Ха-ха. Я устала.

— Хм… Мне знакомо это выражение лица. В чем дело?

Беатрис садится.

— Дебаты. Тема такая возмутительная! Утверждать, что женщинам не место в Оксфорде? Это жестоко, бессмысленно и привлечет огромное внимание прессы.

Отто продолжает испытующе глядеть на нее.

— Но вам ведь не привыкать и к худшему. — Она входит в комнату, поплотнее запахивая на себе кимоно. — Бросьте, я же вижу — тут что-то еще.

Взгляд Беатрис блуждает по комнате.

— Выкладывайте, — настаивает Отто.

— Дело в моей матери.

— В каком смысле?

— Она написала мне ужасное письмо. Лучше бы не трудилась. — Беатрис протягивает Отто листок, исписанный угловатыми каракулями. — Мама ценит откровенность. Гордится ею, даже когда это граничит с безжалостностью. Она говорит, что мне никогда не позволят вести дебаты в Союзе, потому что я слишком много говорю. Что никто не будет воспринимать меня всерьез из-за моего роста и манеры одеваться.

— Но это же неправда, — резко возражает Отто. — Уже то, что вы стали президентом студенческого совета, показывает, насколько она неправа.

— Я знаю, — отвечает Беатрис. — Раньше я сама так о себе думала, а теперь, в Оксфорде, уже нет. Но это все равно расстраивает.

Отто вздыхает и садится на кровать.

— Моя мама вообще со мной не разговаривает. — Она пожимает плечами. — Я делаю вид, что мне все равно, но это не так. — И, теребя нитки на покрывале, добавляет: — Мне кажется, нашим мамам не нравится, что мы не похожи на них. И слава богу, я бы сказала.

Беатрис кивает.

Отто поворачивается к ней лицом.

— Когда я смотрю на вас, я вижу женщину, одаренную большим умом и еще большим сердцем, женщину, чье общество я могу выносить — а мы обе знаем, что таких совсем немного, — и которая хочет сделать этот свихнувшийся мир лучше.

Она нащупывает руку Беатрис и пожимает ее.

Беатрис какое-то время не может говорить — у нее перехватило горло. Она думает о том, как ее мать пережила потерю мисс Дэвисон, — ведь для нее сейчас мысль о том, что она может потерять Отто, Дору или Марианну, просто