Демократия, не оправдавшая надежд - Александр Владимирович Быков

– Да уж как-нибудь договоримся, с кадетами и эсерами договорились, и с этими сладим с божьей помощью.

– Вон, смотри-ка под елкой что-то чернеет? Ящик! Давай, подсобляй вытаскивать.

– Не по-нашему написано.

– Так разберем на вкус.

Напарники сбили топором крышку, обнаружив под ней консервы. Один из крестьян только что найденным штыком вскрыл банку, потекло что-то желтое и липкое. Он попробовал языком с лезвия.

– Вкусно, черт её дери, как сливки с сахаром, только гуще.

– Они и есть, сгущённое молоко называется, никогда не пробовал, но слышал не от одного, очень хвалили. Дай-ка сюда, я пригублю!

Напарник припал к банке и насладился невиданным в здешних местах вкусом.

– Без хлеба много этого не съешь. Давай, дели все пополам, да поедем дальше, не мы одни тут промышляем. Может, еще чего перепадет.

В тот же день передовые части РККА вошли в Шенкурск. В штаб армии к командующему Самойло была отправлена телеграмма о взятии города.

– Продолжайте наступление на Шеговары и далее, вплоть до Двины, согласно разработанному плану, – пришел быстрый ответ.

Куда там! Ворвавшись в опустевший город красные первым делом поспешили за трофеями и похлопотать насчет жилья. Каждый хотел устроиться поудобнее и получить как можно больше. Преследовать отступающих союзников никто не спешил. Это отчасти спасло ситуацию и позволило белым закрепиться на рубежах у деревни Выставка в низовьях Ваги.

Трофеев было настолько много, что командование красных опешило. Надо все описать, поставить под караул и сдать по описи в штаб армии. Однако, ребята красноармейцы искренне полагали, что сначала, по старой военной традиции, город должен быть отдан на милость победителю.

Часть домов, что побогаче, была брошена жителями, ушедшими в обозе с союзниками. Все, что осталось дома: мебель, обстановка, припасы достались победителям.

Пулеметная команда, заняв добротный мещанский дом, обнаружила в кладовых ящики с консервами, галетами, маслом, сгущенным молоком, шоколадом и финиками. Ничего подобного красноармейцы раньше не пробовали. Ели, кто сколько может.

К вечеру большая часть команды пулеметчиков потеряла боеготовность. Сначала бойцы ждали своей очереди в нужник, потом уходили оправляться прямо на снег во дворе. Желудки, не привыкшие к хорошей пище, оказались не в силах справиться с обильной едой. У кого-то началась рвота, кто-то побрел в санчасть. Страдающим давали древесный уголь и морили голодом.

– Откуда, молодцы? – Спросил военврач.

– Пулеметная команда, – выдавил из себя больной.

Договорить он не успел, острая боль согнула солдата пополам.

– Все ясно, – сказал военврач, – вам повезло, товарищи красноармейцы. Интервенты оставили нам прекрасно оборудованные госпиталя, целых два. Думаю, в течение пары дней недуги на почве обжорства мы вылечим. Исключительно голодом! Этих пулеметчиков поместить в отдельную палату, чтобы другим воздух не портили.

История получила огласку, и с тех пор в Шестой армии всех, кто страдал поносом стали называть «рота пулеметчиков».

Обжорство оказалось не единственным пороком, на время уничтожившим боеготовность красных отрядов. В одном из складов солдаты обнаружили глиняные кувшины. Сначала бойцы подумали, что там подсолнечное масло, но когда вскрыли крышку, помещение наполнил запах диковинного алкоголя.

– Эх, пропадай душа! Не поминайте лихом, если что! – Крикнул стрелок из Вологды и припал губами к кувшину.

– Дай сюда! – Вырвал у него сосуд бывший балтийский моряк, попробовал, крякнул. – Братцы, да это же чистейший ром! Когда мы при старой власти ходили в теплые моря, нас таким напитком регулярно потчевали.

– Беляки называли его жидкой храбростью, – сказал местный житель, сочувствовавший рабоче-крестьянской армии и выпущенный из тюрьмы по случаю смены власти, – но употребляли его и как лекарство против «испанки», особенно англичане, это их склады.

К вечеру 25 января на улицах города стало людно. Красные солдаты, приняв на грудь жидкой храбрости, искали приключений. Не обошлось и без грабежей. Правда, у новой власти это называлось реквизицией. Полиции не было, все чины ушли с белыми, следить за порядком оказалось некому.

– Бабу хочу, – кричал бывший балтийский матрос, – с сиськами, и чтобы задница побольше, я субтильных терпеть не могу!

– Есть такие, – тут же заметил местный, – в женском монастыре немало подходящих баб, хватит им быть христовыми невестами, пора познакомиться с настоящими мужиками. Верно говорю, ребята!

– Веди в монастырь! – Загалдело пьяное воинство.

Далеко не все местные жители покинули город. Некоторые, втайне сочувствовавшие Советской власти, восприняли приход красных, как свою личную победу. Они вышли на улицы и присоединились празднику живота. Другие, наоборот, затаились в своих домах, ничего хорошего они не ждали. «Вслед за войсками в город обязательно придут чекисты из Вельска, – думали жители, – некоторые из них местные, сбежавшие еще в августе. Они хорошо знают город и всех его обитателей. Ждать пощады не стоит, но пусть грабят, лишь бы не арестовывали». Что получше было уже припрятано, увезено к родственникам в деревню или надежно укрыто в подполье. Сразу с налету не найдешь.

Две девушки из числа добровольцев, служивших в госпитале женского монастыря не смогли уйти вместе с белыми: у одной в городе оставалась больная мать, у другой братья и сестры, мал мала меньше. Настоятельница, неделю назад принимавшая генерала Айронсайда, предложила им укрыться на первое время в обители под видом послушниц. Девушки согласились и быстро сменили свою медицинскую форму на черное одеяние.

Ближе к ночи у ворот монастыря собралась толпа.

– Отворяй поживее!

– По какому делу?

– К вечерне спешим, – крикнул бывший матрос.

– Служба закончилась!

– Ну, значит, к заутренней.

– Утром и приходите, здесь пьяным нечего делать.

– А вот это ты зря, – крикнул кто-то из толпы, – мы знаем, что надо делать! – Открывай немедленно, иначе выломаем ворота и разнесем все к той матери.

Калитка отворилась, испуганная монахиня-стражница посмотрела на пьяную толпу.

– Побойтесь Бога!

– Так Бога ж нет, – крикнул бывший матрос, – налегай ребята!

Толпа ломанулась в калитку, оттолкнув привратницу. В ту же минуту монастырь ожил, оказалось, в кельях не спали. Инокини, кинулись бежать в нижние клети, надеясь отсидеться за массивными коваными засовами. Кто-то успел закрыть двери и затаиться, кого-то схватили на полпути.

– Бабы-то ядреные, чай, – кричал бывший матрос, – берегли себя для Христа, а достанутся нам.

Он схватил за подол пробегавшую мимо монахиню.

– Покажись, христова невеста.

Та с ненавистью глянула на матроса.

– Зенками-то не крути, не поможет, – крикнул он, – шагай за мной в келью, будешь ублажать представителя мирового пролетариата. Слышала, все бабы в Советской республике – народное достояние, кто захотел, тот и пользуйся.

Монахиня закрыла лицо руками, зарыдала.

– Поживей, мочи терпеть нет. Ребята, кто со мной, в очередь!

Нашлось еще двое. Несчастную инокиню потащили в келью и там, раздев донага, гуртом и надругались.

– Вот так-то оно будет лучше, – пьяный от вина