Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

Низкие, сырые берега были затоплены половодьем. Черная, холодная земля только недавно освободилась ото льда и снега, а весна хоть и пригревала землю, но еще не успела ее высушить. Сильный порывистый ветер нагонял с озера густой белесый туман.

Дрожа от холода, Ману стоял на поляне, на берегу незнакомого озера. Здесь далеко не разгуляешься — кругом колючая проволока и часовые.

Уже третий день пленные находились на этой поляне, а людей все еще гнали и гнали сюда, как скот. Кое-где теплились небольшие костры — ни дров, ни хворосту больше не было: все было сожжено за эти несколько холодных, ветреных дней и ночей.

Ману тщетно разыскивал Тойво или кого-нибудь из знакомых. Парень очень осунулся. Продрогнув до костей, он втянул голову в плечи, поднял воротник и низко нахлобучил шапку. Подолгу он приглядывался к новым партиям пленных, но ни Тойво, ни пулеметчиков из Турку среди них не было. «Куда они подевались?.. — думал Ману. — И Аукусти что-то не видать».

Побродив по лагерю, Ману возвращался в дальний конец поляны, где лежал Юкка Ялонен. Он был простужен и тяжело, надрывно кашлял.

Там же был и Яли Висанен. Обычно он лежал на телеге, а сейчас сидел на земле, уступив свое место на сене больному Ялонену. Миркку ухаживала теперь за ними обоими.

Уже несколько раз Ману ходил за горячей водой для больных. Еды в лагере не выдавали, и пленные понемногу доедали свои последние запасы. Больным нужно горячее питье — и Ману снова отправлялся к костру, вокруг которого на корточках сидят женщины и подкидывают щепки, чтобы не погас огонь в ямке между двумя прокопченными камнями. Раскаленные камня пышут теплом, в горячей золе печется картошка.

— Не дадите ли еще водички... Хоть полкружечки, — с этими словами Ману опускает к ногам женщин несколько палочек. Ману хочется самому выпить эту теплую, приятную воду, но он относит ее больному дяде Юкке.

Потом Ману направляется к озеру и зачерпывает воды в почерневший солдатский котелок. Ману пьет долго и жадно, и вода кажется ему вкусной. Теперь он чувствует себя бодрее, зато ощущение холода усиливается. По коже пробегают мурашки, и Ману невольно поеживается.

Напившись, он снова наполняет котелок и направляется к костру.

— Позвольте поставить котелок, — обращается он к женщинам. — Командир роты сильно болен, жар у него...

Женщины ставят котелок в огонь и с немым укором глядят на Ману. Когда же он присаживается возле них и протягивает к огню озябшие руки, одна из женщин тихо говорит ему:

— Нет тут больше никаких командиров...

Ману понимающе кивает головой и оглядывается та женщину. Она молода, одета в брюки и сапоги. Ману слышал, что эти женщины отчаянно дрались, обороняясь из последних сил и в Тампере, и здесь, в Лахти.

Под Лахти белые оттеснили женщин на лед и с горы, в упор, расстреляли их. Лишь немногим удалось спастись. Немецкие егеря преследовали их так же старательно, как охотник свою добычу. Много героических защитниц Лахти из женского батальона осталось лежать на льду озера. Белые не позволили взять даже их трупы. «Пусть валяются, пока лед не растает... А потом отправятся к рыбам на дно».

Ману тепло и хорошо у костра, рядом с этими бесстрашными женщинами. Вскоре вода в котелке закипает. Ману благодарит женщин и уходит к своим.

Неутомимая Миркку хлопотала там возле Яли, и Ману вспомнилась Илона. Где-то она сейчас? Помнит ли еще его? Помнит ли, как они стояли рядом в комнате, возле окна?.. А потом Илона проводила их утром в путь... Воспоминания неотступно преследовали Ману.

Когда он с котелком подошел к телеге, Юкка приподнялся, стал жадно пить. Напившись и благодарно кивнув Ману, Ялонен снова опустился на сено.

Впереди была третья ночь, которую им суждено провести в холоде, в голоде, под открытым небом. Моросил надоедливый дождь. Юкка Ялонен свернулся клубочком, пытаясь согреться, но его трясло, как в лихорадке. Жар не проходил.

III

Миркку уже несколько раз перевязывала ногу Яли, промывая рану водой. Бинты присыхали к ране и вызывали при ходьбе режущую боль. Миркку умела снимать окровавленный бинт так осторожно, что было почти не больно. Мягкими, теплыми пальцами она обрабатывала рану, поднимая иногда глаза на Яли и спрашивая: «Больно?» И тогда в ее глазах появлялось живое участие.

Однажды, когда они были опять вдвоем и Миркку делала Яли перевязку, она тихо спросила:

— Яли, ты помнишь тот вечер? Тогда в школе.

Яли посмотрел на темные волосы девушки, туго заплетенные в косу и повязанные черной широкой лентой. Миркку склонилась к его ноге, и ему были хорошо видны ее волосы и плечи.

— Миркку, милая, не будем вспоминать об этом... — ответил Яли, вздохнув.

Девушка подняла голову:

— Я никогда не забуду того вечера.

— Конечно, я тоже. Такое не забывается.

— А ты можешь запомнить меня надолго-надолго? Только скажи честно.

Яли не ответил.

Миркку стояла на коленях возле тазика с водой. В тазике были грязные бинты и клочья ваты. Девушка смотрела на Яли с глубокой тоской.

— Не горюй, — проговорил Яли, — ты еще молодая и у тебя все впереди.

— Конечно, но того я все равно не забуду, никогда. — И, понизив голос, Миркку добавила: — И не хочу.

Яли в душе раскаивался, что однажды чуть не разбил жизнь Миркку, а ведь она ему как младшая сестренка. Он должен помогать ей и оберегать от опасностей.

Миркку выпрямилась. Синий свитер плотно обтягивал ее фигуру. Даже сейчас Яли не мог не подумать о том, какая Миркку стройная и гибкая. Во всем ее облике была особая девичья прелесть и женственность, всегда будоражившая чувства Яли.

Опираясь на костыль, Яли стал подниматься.

— Помочь тебе? — спросила Миркку.

— Да нет, я сам.

Прихрамывая, он ковылял рядом с Миркку. Они спустились к реке. Миркку перебрала бинты и стала стирать то, что еще годилось для перевязки.

Покрасневшими от холодной воды руками Миркку развешивала бинты и марлю на кустах. Потом подошла к Яли и серьезно произнесла:

— И все-таки я люблю тебя.

Яли смотрел в глаза Миркку. В них сквозили глубокая тоска, какая-то бабья жалость и жаркая страсть, которую девушка даже не пыталась сейчас скрывать. Миркку было трудно сдерживать нахлынувшие чувства, и она отвернулась и побежала прочь, чтобы