Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

остается записывать ручкой с надписью „Прививка от остеопороза“. Потребность в них прямо пропорциональна их молодой неприступности», – певуче декламировал некто. «На весь трамвай раздавался крик пьянчужи: я истекаю кровью, я камикадзе, а камикадзе спасают мир», – невпопад провозглашал другой. «Чувствую себя как пациент, беседуя с тещей: она твердит одни и те же слова – надеюсь на твою порядочность, вы должны сесть за стол переговоров», – подытоживал третий. «А ты общагу нашу помнишь? – вторгался кто-то еще. – Общага – это очаг и рассадник. Хороший был небоскребчик. Жаль, что снесли. С верхотуры открывался вид на степь. Девки – косяками к завхозу… Верзила появлялся в коридоре с воплем: „Каюк народникам!“ Это означало, что с народниками – на футбольное поле. А там до первой крови, до лиловых век. И еще бесплатное пиво после матча – народники всегда проигрывали. Верзила был в самом деле крепкий такой, эффектный мужик, при пении закатывал по-конски губу, как будто торопясь ею что-то пощупать, полуулыбка постоянно на фейсе. И что теперь, ты думаешь, народники перевелись? Нет, они повсюду. Количество балалаечников в подземных переходах нашего города превышает границы мыслимые и немыслимые…»

«Наушниками никто не пользуется». – Настя пожала плечами и взяла мопса на поводок.

Пруденс вернулась примерно через четверть часа.

– В моих жилах течет кофе, я не могла отказать себе в чашечке, – сказала она.

– Пренебрегаешь напитком из нашего самовара? – Биксин криво улыбнулся.

– У нас, заметь, я подчеркиваю, у нас, – откинула челку Пруденс, – даже чая нормального не водится. И никогда не водилось.

– Какого?

– Такого, как в моем детстве.

– Все пытаюсь понять, сколько времени ты отсутствовала.

– Чтобы вычесть из зарплаты? Все, что могли, вы уже вычли. А отсутствовала я дней… – Пруденс делано почесала макушку, – дней семь.

– Как семь?

– Так. Перемноженных на… Неважно. Кстати, ты никогда не сравнивал неделю со звукорядом?

– Это зачем еще?

– Семь звуков, семь дней. Для меня – самые счастливые, светлые дни – в четвертой октаве. Скрипки и флейты – рассветно, до холода литавр, Шостакович – бодрой пробежкой, наперегонки с оркестром.

– Что это значит?

– Четвертая октава – детство. К тому же мой рабочий день начинается в четыре утра.

– А мой – в семь. Нет, в восемь. – Биксин запнулся. – Какая разница? Всегда ночь у подъезда: благодаря новому навесу и новому дому напротив. Не заметила?

– Ладно, хватит болтать ни о чем. Вот, принесла текст, – сказала Пруденс, вытащила из баула распечатку и принялась декламировать:

«Кто завидует хипстерам? Кто сделал посыльным безумного альбатроса? Кто боится дедушки Ермолая? Девочка посмотрела на свою грязную обувь и решила, что пятна на поверхности следует увеличить. Тогда она стала тщательно тереть подошвой одного ботиночка поверхность другого, пока пятнышки не превратились в единое большое серое пятно».

– Интересно, – фальшиво ляпнул Биксин, – а можно сразу следующую страницу?

Пруденс покорно кивнула и стала зачитывать скромнее и тише:

«В цирюльню входит новый клиент, и парикмахерша говорит „здравствуйте“ – в ухо тому, кого в данный момент стрижет. Уборщица третий раз трет пол шваброй и жалуется, что американцы разговаривают как лягушки – скрипучим бульканьем. Сантехник абсолютно безучастно идет мимо. Но когда среди фамильярных бродяг, чумазых гопников и омерседесенных жлобов нового времени наступает затишье, он тоже начинает подробно и досконально грызть скальный гранит. Самая фантастическая учеба возможна. Жлобам покровительствовал Меркурий, гопникам – смык, проходимцам – прикуп. Голодранцам – голод. Виллы, как фингалы, расцветали на глазах, вокзал кишел беспризорниками, несмотря на наличие интернет-кафе и полное отсутствие поездов дальнего следования. В эфире пахло пареной репой, запах действовал отрезвляюще.

„Когда мы ночью проезжаем через лихие болота, – врал Гера Баскервилев своему ученому другу сэру Снуппи, эсквайру, – нам слышатся новые напевы красавицы Лореляй“.

„Фигня, – философствовал сэр Снуппи, – раз-два-три по черепу, и считайте, что вы уже звезда светской хроники“».

– А Гера Баскервилев – это кто? Я, что ли?

– Конечно. Как всегда, догадлив. Биксин Валериан Вилевич.

– А болота? Имеешь в виду городские окрестности – так ведь, Осенева? – Биксин пронизывающе посмотрел на Пруденс.

– Угу… Слушай, какая разница, это все случайные совпадения и авторская фантазия, каждый вправе…

– Ну а дедушка Ермолай, наверное, Егор Бидно? Текст, если честно, немного странный. Ты положи его туда и пойдем со мной. – Неожиданно прервав разговор, Валериан показал рукою на незнакомый Насте массивный стол, заваленный макулатурой. Потертое светлое дерево боковых стоек венчала мраморная столешница.

– А вы расширились и новых сотрудников много, – тихо сказала Осенева, озираясь по сторонам и медленно проходя в соседнюю комнату.

ЭФФЕКТ ЗАСАДЫ

В комнате толпился юный народ, все смотрели на экран, на нем горела картинка с проектора: «Некоторые наблюдения и заблуждения по поводу трех букв».

К экрану подошла докладчица. Тоже юная, не старше двадцати.

– Берите пример с А.А., – бодро сказала она, кто такой А.А. не поясняя, – воспринимайте СМИ так, будто вы не одни, будто какая-то приятная подруга согласилась пройти с вами вместе отрезок пути и подруга сия была не что иное, как СМИ. СМИ – это почти ЧНИ. Почему? Потому что и от прежних объятий сохраняется на руках и лице ощущение шелка – и более ничего…

– А падающие в чай капли лимона похожи на слезы. Тихий вечер сегодня, где-то плачет Сеговия, городские угодья посещает печаль, – высказался какой-то парень в берете. – Что такое чип, чипсы, МЧС, НИИ и ЧП, знаю, что такое Чечня и Дик Чейни, помню, даже что такое Вэ Ха О Дэ, ведаю, но что такое ЧНИ?

– Не мешайте докладчице, не перебивайте, – последовал воинственный голос с места.

– Итак, первое, – активно жестикулировала девушка у экрана, – все мы находимся в полях информационных, по сути, не в полях, а в тисках, в объятиях в лучшем случае. Информация не может покинуть нас по собственной прихоти…

– Ой, как сложно, ты это о чем вообще? – Молодой человек в берете продолжал подтрунивать и, довольный собой, крутился на стуле. – Разумеется, до тех пор, пока субъект не скажет песне до свиданья, она с ним не простится.

– Ну это ты зря, мон ами! – вмешался некто в медицинской маске. – Мы отгораживаемся от мира, отсиживаемся здесь в кабинках и кабинетах, нам абсолютно наплевать на тех, кто находится по ту сторону. Но давайте вникнем: как прожить без линков, тегов и мемов? Так же сложно без хедлайнеров и хайпа, без тегименов – то есть покровов и оболочек. Без мешков… Посмотрите на чехол на моем лице, – возбужденно апеллировал он к собравшимся.

– Опять цитируешь своего любимого философа? – Крутившийся на стуле был рад реакции зачехленного.

– Конечно! Ответы на все вопросы можно найти