Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

у Хуучина Зальтая. Но суть не в нем. Поэт сказал: мир состоит из наготы и складок. Люди всегда что-нибудь чем-нибудь покрывают. Асфальтом – дорогу, почерком – листы бумаги. Даже дурак-король оказался покрыт, он был покрыт взглядами. Как у одесского барда Кричмара: и матом, и загаром. Или как у его земляка Жванецкого: лучше семь раз по́том, чем один раз – инеем.

Вокруг зашумели, докладчица внимания не обращала, она мягко продолжила:

– Лучше отложить на пото́м. Если исходить из постулата скептиков, в мире ничто не меняется. Человек остается таким же, каким он был во времена молодости черепахи Тортиллы, и повадки у него все те же. А с нами ничего не происходит и вряд ли что-нибудь произойдет, поет специалист по перемещению во времени. Но что подразумевает и означает слово «лучше»? Это прилагательное, наречие или категория состояния в форме сравнительной степени? Пессимисты соревнуются со скептиками, считая, что лучше было раньше. То есть между «раньше» и «лучше» стоит знак равенства. Когда-то миром управляли принцессы, драконы и робингуды, сообщает актриса Лизелот Пульвер. Не знаю, кому от этого было лучше и можно ли считать мадам Пульвер пессимисткой. Принцессы и робингуды благополучно прячутся в гостях у мастеров фэнтези, может быть, у Мела Брукса, у реконструкторов и родноверов, но драконы не в Красной книге, с ними и сегодня полный окей. Значит, кое-что все-таки ретранслируется? Вот мы говорим «массмедиа, массмедиа», а кто из вас знает, что такое медиа по-испански? И не совпадает ли немецкое обозначение писем с английским – совсем другим? А «вести» по латыни? Из сказанного следует…

Осенева молча и удивленно наблюдала за действом, не понимая, что происходит и куда подевалась шефиня. Ведь та встревала в любую полемику. В ушах до сих пор звенят ее эскапады. Дескать, делая новости, повторяем хрень, которую накануне прокудахтали последние куры. Или выдумываем сами. От фонаря. Обозвала фонарщиками. От вас, мол, Настя, вообще никакого проку. Поэтому жду радиоспектакль. Что-нибудь на тему сложной истории края. Шустрова заслала в Пустошь: побывайте, голубчик, на природе, репортажи с зимней дороги нам пришлите, хотя в этом уже поупражнялся господин Шуберт. И хватит отвечать на письма озабоченных радиослушательниц. Барсуку предписывалось готовить аппетитную рубрику о делах сердечных. Пообщаться с продвинутой молодежью Италии, родимых экспаток там найти – поехать вместо косого паломника Лампрехта, сказочного фонарщика, легитимного зайца-эмпата. Дабы проведать лягушек-путешественниц, посмотреть, как живется-можется-любится. Ну и перед командировкой покопаться в архиве, на чердаке – туда в свое время свалили так много добра. Пруденс тоже следовало покопаться… А эти великие наставления: не философствуйте, ищите сюжеты! Узнавайте, что на самом деле происходит вокруг, рассказывайте о жизни без фейков, без дураков. Между прочим, дельная мысль. Болтовня иногда хороша, да только на выходе получается радио, обслуживающее самое себя. Считаете, господа, что упражняетесь в риторике, в остроумии, а тарахтите ни о чем. Кому ваше словоблудие интересно? Теперь еще вирус вломился – венец информационного общества. Коронным номером. Кто дальше вломится? Очередной виток синдицированной локализации? Прав Барсук: какой толк, что нас за медведем-чудодеем отправили, благодетелем – по разряду трех сельских парней из латышской легенды. И, кстати, вовремя. Нет медведя. И ряженых нет. И что с того, что Бровск далеко от другого жилья расположен. Точь-в-точь то балтийское село. Все равно опасность повсюду. Карантины вводят. Вокзалы сносят. Ну перейдет народ в надомники. Интернет не рухнет от перенапряга? Будем, как в старину, через огонь новости передавать? Чтобы не заразить никого. Не поможет. Наша братия и так главная мастерица заразы.

Пока Пруденс думала обо всем этом, слушавшие закашляли.

– Ша! – донесся голос с места. – Тише, коллеги! Кто там кашляет? Больных нет? Итак, ша. Буква «Ш» в азбуке Козьмы Пруткова расшифровывалась как шерстяной чулок. Который, как сказал поэт, не греет и который немцы придумали, чтобы побольше денег брать. Бредовые теории доктора Густава Йегера и иже с ним. Неужели я все правильно понял и вы всерьез считаете оболочки средством передачи информации, а СМИ – разновидностью ЧНИ? Что ж, давайте сопоставим эти две старинные вещи. Рассмотрим на предмет возможного сходства. Конечно, и там, и здесь – сеть, а еще тягучая обволакивающая ткань, она в обоих случаях присутствует.

– Да уж, дихотомией не пахнет, – не унимался парень в берете. – Поэтому я спрашиваю: разве можно так обобщать, пардон, экстраполировать?

– Люди постоянно стремятся к чему-то объединяющему, теплому, легкому и по возможности недорогому. И незаметно попадают в бредень-невод-перемет. – Какой-то длинноволосый молодой человек произнес эти слова с легкой порцией жеманства. – Возникает классический досадный эффект засады, – цицеронствовал он дальше так же манерно. – Вы, кажется, ссылались на викторину немецкого телевидения, да? Предлагавшую на ощупь определить производителей нижнего белья. Отгадать материал. Fil-d’Ecosse et Fin de siecle. Точнее, et Fin de monde. Наша информационная политика тоже вся происходит на ощупь. А я недавно из Берлина вернулся, успел как раз перед погружением, закрытием переборок. И знаете, какие впечатления вынес? Заметил, например, в потсдамском трамвае четверых русских. Молодежь. Причем внешне не опознать – настолько по всем чертам похожи на местных. Такие альтернативные студенты. Характерные рубашки и прически, незатейливые деревянные украшения, ноль косметики или небритость, младенец, которого спеленали, как парашютиста перед прыжком, и подвесили на грудь. Типичная тамошняя походная люлька. В другом трамвае – уже берлинском – бабушка, тоже на вид вполне такая себе немецкая, о чем-то на германском беседует с внучкой. О чем – не слышу. Но из уст девочки все летит вперемежку: апфельшорле, это такая разведенная яблочным соком вода, арбуз с ударением на «а», яблуко. Да, да, именно, через «у»! А еще, когда ехал из Потсдама в Берлин электричкой, угадал многих понимающих по-русски попутчиков. Вначале попались четыре грузинки с непереводимыми бейджиками. Они думали, их никто не сможет вычислить. А меня распирало спросить: «Гамарджоба, генацвале, что за форум?» Но не блеснул. Потом группа молодых ребят, явно с родины. Едва пересел в автобус, как познакомился с иорданцем, учившимся однажды в Москве… А вообще Берлин по-прежнему, как установил великий физик Набостернак, бескачественный и сверхколичественный, с культом конторы…

Длинноволосого Цицерона громко прервали.

– И что вы имеете в виду, коллега? Что даже в туманной Германии более без русского языка не прожить? – Все тот же косивший под художников оппонент ухмылялся, входя в раж и, казалось, упиваясь собственными выкладками. – Между прочим, человек, не умеющий читать и писать, зовется по-немецки анальфабет. А если существует на свете анальфабет, то и оральфабет где-нибудь проживает. На Аральском море, видимо. Верно, уважаемые? – Парень в