Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

БЕСЕДЫ В СТУДИИ

«Наш общий друг Биксин не прочь срезать любого. Вот кто силен своими вопросами, сбивающими собеседника со всякого панталыку. Сарказм, легкая мизантропия. Даже на фоне среднестатистического обывательского брюзжания его ирония кажется чрезмерной. Верно, мон шер Валери? Коллега, что вы делали с четвертого по восьмое? Пили, спали, ели? Пели? Сношались? С кем? Сколько раз? Я лично делал клавираусцуг оперы Керубини, а еще на балконе сидел. Свидетели – воробьи. Потом блуждал по микрорайону в поисках радости, хотел зайти с лишними словами к соседке, но передумал: тайные подруги становятся сварливыми, как только переходят на легальное положение. Да и денег у меня нет. Человек, не позволяющий себе купить билеты на самолет, на нормальный рейс, вряд ли живет в достатке. А как без мошны заводить семью? Не так ли, друг мой? А хочется взять под локоток подругу и махнуть с ней куда-нибудь к савоярам – ведь это у них бесконечная музыка – то бал в Савойе, то орфей Савойя, то стомп или блюз все там же. И без пышных названий все ясно. Это вам не какой-нибудь государственный камерный оркестр салонно-танцевальной музыки или большой академический джазовый оркестр. Что за названия такие для джаза – камерный, академический?

– Прости, ты о каких савоярах? О рассыльных или бисквите? Рассыльные бы нам сейчас не помешали. Наше радио не слушает ни одна свинья, – острит Арсухин.

– По-моему, свиней предостаточно. Почитай почту. Что бы ни говорилось о равных шансах, – доносится издали голос Биксина, он что-то жует, – лично я думаю, наибольшему размножению подвержены лишь ублюдки, которые только жрут и срут, бреют волосы на голове, открывают двери пинком ноги и каждые две минуты сплевывают.

Шустров смеется:

– Жрут, как ты сейчас. Благочестивые филистеры не лучше. Ты никогда не заинтересуешь их, нуждаясь в помощи, но им всегда будет дело до тебя в твои иные, самые неподходящие часы и дни.

– Неподходящие для занятий аэробикой? Дорогие друзья, начинаем занятия, выполняем упражнения легко и ритмично, для выполнения следующего упражнения повернитесь на правый бок, – свиристит Пруденс.

– Воспитание – вещь эфемерная и преувеличиваемая в ее конечном значении. – Биксин вычурно спокоен. – Успешно воспитанные филистерами ублюдки когда-нибудь займут благочестивое место своих дорогих воспитателей.

– А что ты делаешь в воскресенье, дорогой? – Пруденс опять пытается круто поменять тему. – Будешь слушать Чарли Барнета?

– Почему бы не слушать? – Шустров кажется уязвленным, хотя и не очень уверен, что вопрос был адресован именно ему. – Кого посоветуешь? Верку Сердючку или папашу Гайдна? Кстати, Пруденс, ты знаешь, что означает ка-у-ка-монархи[95], ударение на последнем слоге?

– Кук-монархи, – выпендривается Биксин. – Имени Джеймса Кука или Роберта Музиля. Страна Какания. Поздно. Упразднена. Кстати, это монархия, в которой процветали кунст унд культур[96]. Язык каканский, разновидность клингонского.

– Только не вздумай сказануть такое в эфире. Давеча коллегам с „Маяка“ взбрело в голову перепутать Гарольда Регистана с Габриэлем Регистаном, тем, который имел приставку Эль к псевдониму.

– А они, часом, не родственники?

– А хер их знает. Но на пару не сочиняли. „Нет, скажешь ты, давно прошла любовь“, вспомни, девочка, такой семисвинг, так вот это Гарольд, а Габриэль, который Эль… – Шустров вновь обращается к Пруденс.

– Свинг на си и ми, на двух нотах? Как я могу такое вспомнить, и вообще это было давно. И если я не бабушка, но девочка…

– Короче, Чайльд и архангел. Шустров, оставь Настю в покое, – цедит Биксин. Он почти готов начать перепалку. Но Юра продолжает фасонить:

– Кое-кто из них соавтор дяди Степы по гимну СССР. Зато на „Маяке“ объединили в одного могучего.

– Объединили? Кого? Регистана и дядю Степу? Мои поздравления. И как это, семисвинг?

Всегда можно позавидовать иронии Биксина. И его нахальному тону. На помощь Юре спешит Арсухин:

– В отечестве нашем тогда еще сильно не свинговали.

– Ну, секса не было, это понятно. И хорошо известно. А Биксину, между прочим, водку прислали… из Германии. – Пруденс обожает смущать извивами мысли. – Так он не угощает. Однако это еще не все. В переводе с немецкого водка называется „Старгородская“!

– У меня, кстати, сегодня такое состояние, будто я вчера пил целый день, – глухо подхватывает Барсук.

– А ты не пил.

– В том-то и дело. Даже обидно.

– Это состояние называется „обознался“, – комментирует Пруденс. – Интереснее другое. В эмигрантской газете, в которую водка была завернута, реклама имеется: „Наше участие сделает незабываемым событием ваш праздник. Выступают Ставрида Помоева и Хек Серебристый“.

– Смеешься?

– Ничуть. Интересно, как выглядела бы рецензия: „Вдумчивая игра шарлатанов в районном гадючнике“? – Пруденс строга к соотечественникам, уже в новые времена покинувшим родину.

– Фармазон. Но лишь бы без жертв, – резонерствует Биксин. – Согласно исторической хартии „Чем бы дитя ни тешилось…“. Ничего, скоро Бен отправится в Модену, проверит, что у них там происходит.

– Я, конечно, не в курсе, но слышала от Сидорова о странной закономерности: как только наши пересекают западную границу, с ними начинают происходить авантюрные вещи под девизом „Приключения послужного списка“. Какие-то мутации на уровне компенсационного блефа. Это ведь классно, тебя никто не знает, можно о себе что угодно воображать, изображать себя кем-то, выдавать за другого. Какой-нибудь счетовод, например, вспоминает о том, как его готовили на космонавта. Пожилой инженер бьет себя в грудь, потом рвет на ней рубаху…

– На ком?

– Поперек собственной мохнатой груди рвет, ссылаясь на гордое и кропотливое литературное прошлое, которое, правда, никто не заметил и не запомнил. Следов не осталось. Ах, не знали такого писателя? А его затирали. Да он вообще прогрессивный диссидент. Но главное – все вдруг начинают танцевать, играть на гуслях и получать кайф от спевок в хорах имени листопрокатного цеха.

– Ох, Настасья, неужто берут аккорд прямо в момент порчи имущества – сорочек, вышиванок и косовороток? – удивляется Биксин.

– Нет, конечно. Чуть позже. Игра и сочинительство являются следствием невозможности устроиться по специальности.

– А также пение. Блистательными внематочными голосами, – добавляет Сидоров, все время молчавший. И секунду спустя медленно поясняет: – Ну да, по Вертинскому. Если уж не бряцать на лире, то можно и на гуслях. Или на веслах. Люблю Пруденс за скепсис, за то, что она вносит в нашу культуру мягкое сомнение, непонятное легкое противодействие.

– А вы знаете, коллеги, что внутри пивных чанов на самом дне имеются огромные лопасти а-ля винт с бдительного ледокола? – Теперь сменить тему пробует Барсук-Развалин.

– Правильно, будем пиво варить, как „Бурлеск“, на фиг радио! – Шустров звучит так, будто решился сказать что-то давно выстраданное. В ответ слышен Сидоров:

– С бдительного