Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

Водитель был суров.

«В центр не еду, но довезу до сберкассы, – буркнул тот как нечто само собой разумеющееся и, уловив наше замешательство, добавил: – Посторонитесь». Мы мешали ему тронуться.

«Надо заглянуть в зал ожидания», – предположил я, там наверняка есть карта, на стенде или на стене, план города.

Привокзальная площадь производила впечатление сложной местности: ее перегородили временными ленточками и препятствиями прочими. Поставили две будки – одну для коронавирусных тестов, другую для продажи мороженого. Поэтому мы прошли на перрон и попытались оттуда проникнуть в здание. Почти барочная дверь с блестящей ручкой, явно новенькая, подобие французского окна с пилястрами, оказалась закрытой, несмотря на людей внутри. Пожилой мужчина махнул нам, сделав круговое движение запястьем.

Мы двинулись в обход. С тыльной стороны (хотя что для вокзала является тылом?) войти удалось. Наши украинские подопечные предпочли задержаться у будки с мороженым. Тот же самый мужчина, только что объяснявший, как составить ему компанию, пререкался через открытое окно с работницей станции.

– Почему эта дверь заперта? – вопрошал он.

– Потому что вокзал больше не принадлежит железной дороге.

– Как не принадлежит?

– Так. Продан.

«Гульдов зяблик!» – ругнулся я и стал оглядываться по сторонам. А может быть, ворона. Или цхогунок. Чистенько, свежий ремонт. Нет даже граффити, не то что надписей из трех букв. Периметр персикового оттенка. «Дорогая, – захотелось мне обратиться к подруге, – очень желаю краткости, тебе сочетание двух литер не попадалось, случайно?» Этот вопрос я задал мысленно, поскольку подруга была рядом, однако искомая вывеска обнаружилась еще быстрее. Столь же мысленно я продолжил, подойдя к укромной кабинке, из которой кто-то очень долго не мог выбраться.

«Успели мы отдохнуть, и на сапожок съездить, и в Галлию цизальпинскую. Невзирая на мировую перезагрузку и дебоши в разных местах. И даже про провинциальный город Бровск написать. Он, конечно, на Глупов едва ли потянет. Делу время, на новый час – новые хлопоты», – подумалось мне.

В уборной не торопились. Я нацепил наушники и, прислонившись к стене в маленьком коридорчике, стал слушать надиктованный коллегой из редакции и присланный по вотсапу набросок. Предназначенный для нового подкаста «Берлинского Китежа».

ЗАПЛЕЧНЫЙ ИЗВОД

«А знаете, где раньше прятались кияне во дни потрясений? Вот доктор Пауст, Константин Георгич Паустовский, знал это. А помните, где соседствуют – наверное, пока имеются – одновременно Казбек и Сайгон, район и место злачное? Ну да, в слободе Цхогунок, что раскинулась вокруг барской усадьбы. О ней Марианна Лопухина, нераспиаренная художница, оставила восемь десятков работ, сделанных сухой акварелью… Зарисовки с чадами и домочадцами, бежавшими после семнадцатого. Разве что опричь байстрюков, вечно оседлых, рождавшихся до того на протяжении полувека у местных девок – стараниями резвого, жовиального и любвеобильного дяди. Жизнелюба Николая Васильича, предводителя уездного дворянства. Если не считать Варвару, Маню и Нину…

Впрочем… Никто из нас не свидетель и не Фадинар, пальцы загибать незачем… Вот только вращаются все персонажи на хулиганском или хули-цзинском, нет, хуучин-зальтаевском поворотном круге, накладном, модульном. Сие и есть магический календарь. Давайте ткнем в него наугад, повернем, назад перелистаем. Пусть работает как Хи Укы Уенук, пардон, переводчик. Согласно тевтонской раскладке клавиатуры. Точнее, сообразно порыву написать слово «Übersetzer» – сиречь толмач – при русской раскладке. Или пущай послужит петлей железнодорожного веерного депо.

Разве ведала, допустим, та же Лопухина в приснопамятную Первую русскую о том, какой выпадет жребий, куда жизнь занесет дюжину лет спустя? Когда вся семья укрывалась на кухне в ожидании вестей как раз о стачке путейцев – той самой, в канун Манифеста. Будто забастовка сулит им бомбы и пули. Но что еще мог предвещать бунт? Только недоброе. В декабре девятьсот пятого царь снарядил армейские подразделения, дабы разблокировать узловую станцию Конотоп. А в затерянной, полузабытой слободе тремястами тридцатью верстами южнее двумя месяцами раньше, чтобы себя как-то занять, отвлечь от дурных мыслей, Таисия сидела над шитьем (или, может быть, гетры вязала), читала письма. Варя, дочь дяди Коли, внебрачная, тоже ловко орудовала ниткой, но уже возясь с закрутками, соленьями-вареньями. Продолжал священнодействовать над блюдами повар Ваня, играл музыкант в польской кавярне, по-прежнему торговали тканями в еврейской лавке. Имением успешно управлял немец Андрей Губер, сын первого переводчика „Фауста“ на русский язык, внук лютеранского пастора, прибывшего когда-то в Екатеринштадт по вызывной грамоте из России. Вызывной-взрывной. Младший сын Губера Борис станет поэтом, напишет книгу „Шарашкина контора“ еще в год смерти Ленина. Название смачное. Будет репрессирован как завсегдатай салона Хаютиной – жены наркома Ежова. А старшего новая власть произведет в академики, сделает историком-востоковедом с мировым именем. Был еще кузен у двух братьев. Тот поможет молодой Ирине Антоновой после войны вывозить в Москву артефакты разбитого рейха.

Что еще? Мелькала в усадьбе графиня Ливен. Могла ли она предположить, что в Берлине 1929 года некий безвестный баритон будет записываться на граммофонные пластинки под ее же фамилией? То ли фон Ливен, то ли, впрочем, Леви. И окажутся те пластинки звездным часом русского танго. Знал ли, наконец, композитор Любовский, Леонид Зиновьевич, родившийся в полверсте от имения за каких-то четыре месяца до ареста Бориса Губера, танго не сочинявший, зато подаривший миру оперу „Незнайка в Солнечном городе“ и Passionsmusik (для трубы, тромбона, органа и ударных инструментов), про новоиспеченный коронавирус и где прятаться от него? Да ладно коронавирус. Нынче летят ракеты над городком, в котором когда-то, по Паустовскому, было „тихо и пусто“. Ведь банду Григорьева изгнал отряд самообороны. В ближайший лес ушел отряд партизанский в сентябре сорок первого. И хотя две осени спустя в бывшем имении действовал „фронтовой командный пост“ вермахта, навстречу наступающему батальону русских немецкие пехотинцы выскакивали из траншеи лишь после того, как старший по званию бешено кричал, забыв дежурный язык приказов. Вопли офицера „вверх, вверх!“ совпадали с запылившимся, прусским вариантом „ура, да здравствует!“. Покидая ров, офицер успел метнуть гранату в ротного Красной армии, гвардии лейтенанта. Восемнадцатилетний рязанский минометчик прикрыл командира… „Из района противник выступил с мощными силами“, – читаем в донесениях немцев… Вот когда ясность была. Кто за правду, а кто…

Ах, Борис Леонидович, жизни ль нам хотелось слаще! Ах, Иосиф Александрович, дело не в том, с кем курицу из борща грызть. Давайте положа руку на сердце. Может быть, острых ощущений алкали-жаждали? Как удобны были недавние ладушки! Одним – купаться в какой-нибудь роскоши и иже с нею. Другим – в бенгальских огнях соцсетей. Третьим – в беспечном праздновании торжества, добытого страшной ценой, так кровушкой пращуров пропитавшегося, что больно глаза поднять. Как