Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

нелепо закончилась радостная мишура, обнажив полную бренность. Болезнь есть? Есть. Заговором она порождена или не заговором, суть лихорадки от этого не меняется. Как теперь пройти по главной улице с портретами на девятое? В строю черенков с незабытыми фотографиями вместо полотен на тулейках. Как устроить поварской курс на дому, выкатив в инсте цены, глазные белки и губки накаченые? А ведь сколько наковыривалось изюма! Да что там изюм, сколько открывалось до надрыва чудных мест на огромной карте. Как окошек в календаре. Спуск Васильевский, спуск Андреевский. Зеленый Домик, Покровская экономия. Кукушкина горка, Пулеметная горка. Но даже те, кому дано было забыть… латышский „кукуккалнс“, к примеру (прошу не путать с „ку-клукс-клан“), страстно хотели, чтобы „наш двадцать первый“ оказался… другим. Посердобольнее. Поблагороднее. Поделикатнее. Помудрее.

Однако, ежели тестостерон зашкаливает, вселяется он в запах всходящего дрожжевого. Напоминая о пепле отца Тиля. Хотя Уленшпигель здесь вообще ни при чем. Это дух качалок имени Шварценеггера – Сталлоне – Сигала – Ван Дамма плохо выветривается. Росли как шпана, псы дворовые. Культ сильного. Тут уже не пепел отца, не череп королевского скомороха, не рокот космодрома (тоже мне мечта, подумаешь!) и не сентиментально-посконная трава в том самом дворе. Но Хуучин Нуц чуял, аки ворон, новый кровавый крушец и жаркое крошево, тайный ротор календаря, казалось, давно заржавевший, с зубцами, только ждущими момента, когда бы открыть сезонный буфет: пасленовые из полного бурлеска, прямо с зольника. Послушал бы лучше Куценко. Не актера, гравера, жившего невдалеке от усадьбы. У него правая рука еще с Финской войны не двигалась. И вообще, собственно говоря, почему Клааса недостаточно? Он же как классика отстоялся. А Гумбольдт? А Иоганн Себастьян Бах? Разве может кто-нибудь посягнуть на Баха? Гораздо проблематичнее все, что пришло потом: спорный Винниченко, спорный Раковский, спорный Рыков, спорный Штокхаузен, спорные Хайдеггер, Фейхтвангер, Юнгер, Фуртвенглер, спорный Кейдж».

Я выключил запись, текст мне нисколько не нравился, хотя сочиняли коллективно, на основе моих заметок. Для широкой публики весь этот разбег явно не годился. Да и в политике я ничегошеньки не смыслю. Зато голос у коллеги вполне соответствующий тому, что должно звучать на радиоволнах. Однако как изменить и чего бы добавить? «Чем лучше поэт П.А. других современных русских поэтов?» – спрашивал однажды некий университетский профессор во лесах гевельских времен девяностых, размышляя над тем, приглашать ли П.А. или П.Д. на гастроли, а может быть, вообще привычного Гангнуса, старого, доброго. Дурак он был, профессор. Ведь П.А. писал о фантомной памяти, о руке императора, о сомнамбулизме. Как в воду глядел. Страна развалилась, многое отсекли. Брали все, что плохо лежало. Или пример брали. С сомнамбул. Были готовы, аки твой ледокол «Челюскин», стать под загрузку. Меняли Маркса на маски. На шоу. На маклаков. Манок «без удобств» играет против знатоков. Чего изволите? А теперь на что ставим? Неужто заманчивую альтернативу опять предложить можем возвышенному Абендланду? Базар «со всеми уродствами» сдал смену рынку «с множественными удобствами» и вполне определенной дополнительной шелухой, картофельной кожурой для укрепления посконного духа. Что желаете «в нагрузку»? Мы только с нагрузочными ништяками продаем, олл инклюзив. Или все дело в научно-техническом прогрессе, опять Америка руки греет и мощный Илон шьет планете виртуального двойника? Память которого образуется за счет фантомной боли оригинала. Планета причиняет себе боль, чей объем должен увеличивать энергию цифрового клона. Занятно. Реально ли по фантомной памяти восстановить тело почившего королевства и пересадить его в новые зеркала? Наверное. Ведь однажды это уже случилось, но тогда все держалось на общей утопии, объединительном проекте, и прометеевщина была понятна, и данкизм, и бланкизм, и пафос дидактики, и бой кровавый, святой и правый, а когда светлая идея вышла вся… Когда метафора в начале и время бьет в свои кастрюли, здесь варят кашу для печали, какой не знал последний Рюрик… По ходу гири не влюбись и не проспи приход военных, а час верховнейший на бис есть проявленье гигиены… Но, очертания державы не замечая в перископ, ловите пеленг в струнах ржавых, лелея собственный заскок… Стихи опять же из девяностых.

Вот тут-то и возникает снова глупый профессорский вопрос, однако он теперь не кажется таким позорным и выглядит даже непраздным. Чем очередной заплечный извод истории, торбы неписаной, лучше иных своих современниц? Куда тащим ее? Чем атаман Семенов краше атамана Зеленого? Краще. Уж лучше Филидор Зеленый, дежурный по кораблю. Чего ради строить новый исторический пантеон? Не стоит ли его, кумироискательство, складень, псевдоиконостас этот, как-то иначе формировать, компоновать, купировать, обнулить? Едва ли целесообразно дразнить друг друга, друг другу что-то навязывать. Или провоцировать, хватаясь за пистолет, ратуя за сомнительных, буйных и бэушных идолов. Как их там всех – Бидно, Тухай, Телый-Шоциопуй, Порошков-Сечевых и Коробейник… Желаете ересь № Х? Уверены? Даром, что ли, спрашивал вождь краснокожих: «А зачем она вам? Обманывать народ?» А может, в цивилизацию вступить подсобит? Неужели нельзя по образцу послевоенной Германии, без всяких там кумиров и опьянений… Давайте присягнем Баху. Легкая песня птицелова с Мартой, которой не надо плакать, но можно оказаться женой садовника. Цветовода, а не шефа гестапо со товарищи… Которых фээргэвцы на поверку долго и неохотно вылавливали. Впрочем, оружейник Шмайссер, тот самый, имевший гитлеровский партбилет, после войны в Ижевске служил.

…Ах, кабы не было зимы… так ведь нашим взвешенная мысль – дребедень, подавай взвинченную доблесть. Веревочную лестницу в небо, Карла Иеронима фон вместо Мэрион Диксон, взгляд в никуда – кажется, так однажды резонно заметил кучер Теодора Фонтане своему хозяину во время поисков почвы. Лишь бы поплюсовать, прихвастнуть. И вот тут-то для обиженно-спровоцированных начинается свой грубый путь в гордое одиночество, коль скоро ни любви, ни дружбы не получилось, ни равенства, ни братства, ни твердых и внятных социальных сверхидей по спасению человечества, и мздоимство везде, и очи натуральные, и жизнь по понятиям… Но если выпал жребий быть баобабом, быком, парией, так ли жалок он? Нужно ли подтверждать самые плохие клише или на евреев равняться, быть выше. Выше на три головы, чтобы…

ЦХОГУНОК ТЫ МОЙ

На канитель – чужой голос из наушников и оправку, отправку естественных нужд – ушло энное время. Теперь я и сам не спешил. Вспоминал рассуждения друга-клавишника, Игоря Панталыкина. О том, к кому теперь спешить с присягой: Пушкину или Сковороде, Березовскому или Глинке? Или все-таки Франц Адам Фейхтнер был первым, славный курляндец? Ведь это Фейхтнер написал в Петербурге три квартета еще во времена императора Павла, а его Русскую симфонию издали в Риге при Екатерине Второй.