Повести и рассказы - Амирхан Нигметзянович Еникеев

Папе тоже, кажется, это показалось интересным – и он присоединился к разговору:

– Господин Салих, вы просто вспомнили когда-то виденную вами прекрасную панораму?

– Верно, музыка в первую очередь что-то напоминает, воссоздаёт, заставляет тосковать, но у музыканта влияние этим не ограничивается: она рождает у него мечты о никогда не виденных землях, странах и людях. Например, вы когда-нибудь бывали в казачьих степях?

– Нет, господин Салих, не приходилось.

– И я никогда их не видел. Но когда в медресе Мухаммадия студент из казаков, тоскуя, начинал петь, перед моими глазами тут же вставали казачьи бескрайние степи, белые юрты и рассыпанные табуны молодых лошадей! Я даже видел скрученные ветром длинные гривы этих коней. Верите ли?

– Верю, господин Салих. Такое бывает, бывает!

– Я мог бы много привести таких примеров, но пока хватит, – сказал господин Салих и примолк, о чём-то задумавшись.

Он был в каком-то странном настроении сегодня. Так, задумавшись и немного помолчав, он велел мне поиграть Шопена.

– Что именно? – спросила я.

– Что-нибудь полегче. Например, прелюдии, – ответил он.

Отыскав среди нот Шопена, я не спеша стала играть одну прелюдию. Он слушал, склонив голову. Мне показалось, что я хорошо сыграла. А он, когда музыка смолкла, как бы очнувшись, произнёс:

– Вот ведь как!.. Прекрасно, изящно, как будто бы сердце завернул в шёлк. Вы их играйте, почаще играйте! Без этого невозможно стать настоящим музыкантом, барышня!

Папа вновь вставил своё слово:

– А всё же наше ближе сердцу, господин Салих!

– Конечно, всё наше впиталось в нас с молоком матери, Ахметжан-абзый! Вся наша печаль, вся наша страсть, всё наше утешение в народных мелодиях. Однако на свете есть очень древнее, богатое исусство, называемое музыкой. Вот этим искусством и мы тоже должны питаться. Не так ли, Гуляндам?

Он улыбался, словно испытывал меня, и смотрел как-то по-дружески. Я от смущения покраснела, но всё же ответила:

– Да, господин Салих, я согласна с вами.

Если подумать, его вопрос и мой ответ были естественны и уместны. Однако, не смотря на это, я не была собой довольна. Считая, что соблюдаю приличия, я вынуждена была вести себя искусственно. (Видишь ли «господин», видишь ли «согласна» – подумаешь!)

Но в присутствии папы я иначе не могла. А Салих, конечно, это чувствует и не только чувствует, но и смеётся, наверное, про себя. Сам он, не нарушая приличий, как-то вроде старается упростить наши отношения. Сегодня это почувствовалось в его поведении. Вот сейчас он неожиданно спрашивает меня:

– Вы, Гуляндам, наверное, поёте?

Ну и что я должна отвечать? Если бы в его словах я почувствовала хоть немного насмешки или поддразнивания, я бы ответила. Но он сказал без всяких намёков на это. Поэтому я ограничилась вопросом:

– Почему вы так думаете?

– Музыкальный человек, хотя бы для себя, должен петь, – ответил он.

Но я не собиралась говорить, что я умею петь. Зачем это надо? Какое это имеет отношение к нашим урокам?.. Но, видимо, папе захотелось похвалиться мною.

– Верно говорите, господин Салих, – сказал он, сохраняя важность. – Бог не лишил нашу Гуляндам голоса. Она очень мило поёт!

Услышав это, Салих вовсе вдохновился.

– Верю, верю! Ну-ка, барышня, в таком случае спойте нам, господам!

Конечно, я рассердилась на папу, но и последние слова Салиха мне не понравились.

– Я не певица, – сказала я, упрямясь. – И я никогда не пела перед посторонними людьми!

– Я ведь не посторонний человек, я ваш учитель, – с притворным равнодушием ответил Салих.

– Но вы же меня не учите пению!

– А может, и буду учить… Я же чувствую, что вы можете петь! Ну-ка!

– Пожалуйста, не заставляйте меня! – умоляла я. – Не получится, не смогу я петь.

– Вот я вам сейчас поаккомпанирую, – сказал он, совсем не обращая внимания на мои мольбы, и пересел к пианино. – Вы не спешите, подумайте… Сначала вспомним мелодию, которую вы сами хотите.

Но мне всё хотелось протестовать. Я верила, что могу петь, но я хотела протестовать. В то же время боялась излишне упрямиться – не испортить бы ему настроение и охладить его интерес. С таким раздвоенным чувством, я предложила:

– Оставим на другой раз. Сегодня почему-то настроения нет.

Салих, повернув голову и прямо глядя мне в глаза, спросил:

– Вам не хочется петь, потому что я попросил?

Этот взгляд полностью поколебал мою решительность… А тут ещё папа добавил:

– Ладно уж, дочка, не заставляй себя уговаривать!

Когда я тихонько поднялась со своего места, Салих собрался играть и, как ни в чём не бывало, спросил:

– Что бы вы хотели? Может быть, споёте «Осыпается цветок»?

– А это не будет трудно?

– Смотрите! Она очень подходит женскому голосу. Вплоть до названия! Осыпается цветок! Вам приходилось видеть, как цветы осыпаются?

– Приходилось, конечно… В нашем саду осыпавшиеся лепестки летали как белый снег.

– И я тоже наблюдал. Однако в этой песне говорится о цветах, осыпавшихся от ветра. Бедные цветы! Ладно, в таком случае, попробуем начать!

…Он слегка коснулся пальцами клавиш и после первого аккорда мелодия «Осыпается цветок» зазвучала у меня не только в ушах, но и в душе. Спою, конечно же, спою!

Слова уже у меня на кончике языка, я только жду, когда он закончит игру.

Завершив, он спросил меня:

– Так пойдёт?

Я только кивнула. Он начал снова и я, глубоко вздохнув, присоединилась к нему… Это моя песня, разрывающая мне душу и доставляющая наслаждение!

В цветущий сад войду ли я,

В цветущий сад войду ли я,

Сорву ли я цветок?

Как хлынет памяти поток,

Так рвётся вся душа моя –

Как ветром сорванный, летя

С цветочка лепесток.

Как же мастерски аккомпанирует Салих! Как будто сажает тебя на крылья. В это время разве может мой голос хотя бы раз сесть! В местах, где песня очень протяжна, он как бы затихает, но в нужном месте снова поднимается.

Что касается меня, я легко и ровно спела. Но красиво ли звучала песня – об этом вы меня не спрашивайте. Суждение должен высказать он. Ведь сильными уговорами заставил меня петь, но только, что бы ни сказал, лишь бы правду сказал, но он почему-то не спешил. Когда песня закончилась, Салих какое-то время, глядя перед собой, о чём-то думал, потом, не спеша, обернулся ко мне, странно взглянул на меня, как будто видел впервые, и только после этого, улыбаясь, просто сказал:

– А вы боялись, ведь спели же!

«Только и всего?» – подумала я тревожно, но, оказывается, поспешила.