Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

Вот так, по слогам: ме-лан… Я не перебивал. Слова меня всегда интересовали. Незримые связи, которые как веревочные переходы, подвесные мосты натянуты между ними. Совпадения, внутренний грохот слов. Меланж. Лажа. Ранжир. Лелеем и холим. Пикап. Капча. Капсула и капсуль, чека от гранаты и одноименная спецслужба, checkin, checkout, checkpoint. Скучен, скушан. Теперь хотелось предоставить Рябому возможность вдумчивого монолога. Однако его адвокатский настрой скоро сменился легким выпадом:

– Несмотря на твою небезуспешную личную жизнь, отмеченную неповторимым разнообразием, – голос Рябого заиграл всеми красками, – тебя одолевает реплика Паниковского, плач Самуилыча.

– Знаю, знаю, грудь у меня не горой, лоб у меня не увенчан… Впрочем, это Уткин, а не Ильф. Так какова же реплика?

– «Меня девушки не любят».

– Брось паясничать. – Я рискнул оборвать мерзавца.

– Просто твой старый друг Рябчиков – человек разумный. И проницательный. – Приятель говорил медленно. Он явно входил во вкус.

Такое наглое фанфаронство меня задело. Я почти вспылил:

– Человек разумный – не всегда человек культурный! Планета вертится, круглая, круглая, как в песне пелось. Значит, нелегко наткнуться на лучшую половину? И даже надеяться на ее существование.

– Лучшую половину планеты? – Рябой мгновенно использует любой шанс побыть остряком, включая самый сомнительный, чем принуждает меня к злым тирадам.

– Даже на солнечной стороне глобуса можно встретить не тех, – ввернул я, чувствуя, что заносит. – Мы слишком часто заводим ненужные знакомства. Причина? Назовем ее банально: законом подлости. Или красиво и по-современному: законом Мёрфи. Даже наше с тобой старинное знакомство таково. А под разнообразием ты, конечно, подразумевал неразборчивость.

На самом деле Жуя Рябчикова обидеть трудно. Считая себя философом безупречным, ментором выдающимся, о собственных промахах он почти не задумывается. И даже чужих колкостей не замечает. Ему бы армией командовать. Или советы по телевидению раздавать…

– Где б ты сейчас был без меня, – с некоторым упреком крякнул Жуй.

– Чего?

– Того! Без моих подсказок. Однако предмет поднят со дна живым и трепещущим! Позволь добавить.

– Сорокаградусной? – весело уточнил я, почему-то представив себе, что у Рябого на кухне варится суп – лапша, куриный бульон, звенящий и золотящийся радужными чешуйками, пятнышками жира.

– Восьмидесятипроцентной, как австрийский ром, – подхватил Кудкудах и стал квалифицированно объяснять: – Вот задумайся: не охватывает ли тебя жар при виде каждой красотки? Захлебываешься слюной. А к ним нужно подходить, включив кнопку режима «куль». Если не нуль. Прикинувшись холодильником. Ты же, знакомясь с очередной кандидаткой в пассии, считаешь, что привалило главное счастье всей жизни. И, лишь оглянувшись по сторонам, нет, уже в ловушке, понимаешь правоту Вертинского…

– Как хорошо без женщины?

– Ну зачем так обострять. – Улыбка послышалась в голосе Рябого. – Главное – оставить нытье, мой дорогой странствующий валторнист. Нужна лишь тема. Тема с большой буквы. Это ты как раз внутренне понял. Хотя и не хочешь признаться. Ни самому себе, ни мне. А попутно повторяешь песенку Бернеса: все еще впереди. Между тем это неважно, сзади или спереди. Просто женщины – особая категория, во времена античные их не числили по ведомству морали.

«Ишь ты, с большой буквы! Не с большой, а с больной», – говорила в таких случаях моя тетя.

«Мерзавец Жуй, куда он клонит?» – подумал я и переспросил, опять ляпнув что-то дежурное.

– Ну, определенные императивы на них исторически не распространялись, – вальяжно резонерствовал Рябчиков. – Мы ждем партнерства и чуткости, да? А на выходе получаем животные инстинкты. Если у женщины есть возможность предать, она предаст. Изменит. Причем вовсе не обязательно это произойдет в постели. Но она вне категорий. А ведьмы вообще вне закона. И подлежат истреблению.

Во мне боролись скука и раздражение.

– Чего ты городишь, какие ведьмы, вспомни Гипатию, – пристыдил я Рябого. – Изменит. Нас она изменит, вот что!

Но Рябчикова было не остановить.

– Ты, когда встречаешь девушку, которая тебе нравится, ты должен…

– Окей. Сказать, что я ей ничего не должен.

– Я не об этом.

– Проверить, нет ли у нее ступы в гараже?

– Ну, ты сначала доберись до гаража. – Рябой опять фиглярствовал. Вечно он что-то имеет против моих партнерш и подруг. Характер нордический, настроен скептически. Я чувствовал, что зеленею от злости. Недаром в скайповом окошке виднелись травянистые обои его гостиной, у пыльного шкафа. В поле зрения попадал и потолок. Точнее – часть потолка на стыке двух стен, похожая на сложенную втрое салфетку.

– Ступа и гараж, кстати, вещественно выражают одно и то же, – развил Кудкудах свою мысль. – Конечно, хорошо, если она не безлошадная. Но я другое хотел сказать. Просто расставь акценты. Вот это ты, а это я. По Псою. А здесь священная демаркационная линия. Без поглотительных потуг.

– А может, нейтральная полоса? – Менее банальной шутки у меня не нашлось. Потом я напомнил Рябому о нашем общем кореше, маэстро Панталыкине Игоре Анатольевиче. Дескать, тот как раз стеночки и возводит. Хотя я периодически в газете анонсирую Игорька, товарища П. Произносящего свое имя с театрально-опереточным, полудворянским пафосом, особенно при знакомстве. А другой общий приятель – Ким Кислицын, мастер по распространению, концерты ему устраивает. Однако суть не в этом. Красавец Панталыкин до сих пор никого себе не нашел. Говорят, плохо ищет. Всех сравнивает с Ликой, с которой дружил в первом классе. Что до меня, то по поводу демаркационной согласен. Не отгораживаюсь я от мира, но все-таки не желаю, чтобы с потрохами сожрали. Ведь некоторое понимание с их, девичьей стороны тоже требуется.

Рябой немного помолчал и выдал очередное:

– Слушай, у тебя заведомо ущербный подход. Типа, утешай меня, Пеструха, поскольку дело тонкое, Петруха. Томное и темное. Откуда эта установка пагубная: «утешай»? Никогда не задумывался? Имел бы ты в виду любовные утехи… А тут явно что-то из области особо стойкого постнатального синдрома.

Почувствовав мой внутренний ропот, Рябой рассмеялся. Рябчиков всегда смеется, усмехается. Усмешечки, смешки, смешочки. С мешком, полным смеха, не мешкая идет он по жизни. Кто-то сказал, что смех создает иллюзию защищенности. Как сигареты у подростка. Или комбинезон у ребенка. Ощущение детства, через которое все или почти все прошли, тактильная память. Главное – затянуться. И тепло не заставит себя ждать. Неважно, бумага, набитая табаком, или сакраментальное хабэ. Драпировка.

Сложнее с радиаторами парового отопления. Железными, чугунными. Стоит только запустить батарею, сразу представляю себе будущий счет. Я хотел бы поэкспериментировать. Целый сезон не включать вообще, а потом посмотреть, не насчитают ли какую-нибудь цифру долга. И ведь пришлют, сволочи! Как у Носова, в лунном Незнайке. Известное литературное пособие по научному капитализму. Я думаю так: