Площадь атаки - Кори Доктороу

полунамеков, которым мы пользовались в переписке, когда начинали задумываться о том, как будут восприниматься наши письма, если их перехватят, взломают или передадут в суд. Я научилась этому у самой Кэрри Джонстон.

В моих словах был скрыт зашифрованный посыл: «Я страшно зла и, если выскажу все, что думаю, наверняка ляпну такое, о чем потом мы обе пожалеем». Ильза прекрасно разбиралась в подобных грамматических тонкостях и наверняка сумеет разгадать истинный смысл моей просьбы: «Не вынуждай меня пускать в ход против Литвинчука все средства, какие у меня имеются, ибо они не отличаются тонкостью. Тебе не понравится то, на что я готова пойти ради воздействия на нашего общего друга. Кроме того, разреши напомнить, что я больше не работаю в «КЗОФ» и ты не в силах привлечь меня к ответственности, если решишь, что я вышла за рамки».

– Да, Маша, я, конечно, могу навести справки. Понимаю, что для тебя эта ситуация очень тяжела. – Расшифровка: «Я тебя услышала. Поспрашиваю. Не делай глупостей (а не то)». – Помни, журналисты, с которыми ты столкнешься за пределами Словстакии, настроены крайне враждебно к тамошнему режиму и пойдут на все, чтобы дискредитировать его. Всегда задавайся вопросом, что же осталось за кадром. – «Будет много вранья. Будь умнее, игнорируй его».

Дело в том, что она отчасти права. Пресса в США и ЕС действительно ненавидела Словстакию. Эта страна была из тех, чей диктатор-автократ нашел друзей на другой стороне и приобретал у них оружие и в то же время не имел ни природного газа, ни важных музеев, ни других полезных активов, на которые можно было бы приобрести расположение западных властителей. Местные олигархи покупали предметы роскоши в Китае и России, а не во Франции или в Америке. Надо бы посмотреть видео тех автомобильных войн; возможно, я увижу одну и ту же атаку, снятую с разных ракурсов и смонтированную так, чтобы ее можно было выдать за два разных происшествия. Такое случалось не в первый раз. Словстакия была отсталой страной с диктаторским режимом, но враги охотно найдут способы выставить ее в еще худшем свете.

– Спасибо, Герте. Да, мне тяжело. Кристина для меня хорошая подруга, и она никакая не преступница. – Это было не совсем верно, но мы обе понимали, что я хочу сказать «не является преступницей с точки зрения неправительственных организаций по защите прав человека», а не «с точки зрения правоохранительной системы Словстакии». Строго говоря, с точки зрения их правоохранительной системы преступником в той или иной мере являлся каждый житель страны.

– Сделаю все, что в моих силах. – «Не натвори глупостей».

– Спасибо, Герте. – «Намек понят». Вот теперь Герте действовала в своем стиле: не угрожала, а тонко и осторожно налаживала контакты.

Дело в том, что Ильза действительно очень хорошо ко мне относится – по-своему, специфично, на немецкий манер. Эти коммунистические шпионы весьма щедры на личные отношения, в отличие от моей прежней американской начальницы, которая проявляла благожелательность, только когда ей надо было что-то от тебя получить.

– Я видела, что ты улетела сегодня утром. Твоя окончательная плата переведена на твой личный счет.

– Спасибо.

– Маша, ты девушка очень талантливая, блестящая и необычайно глупая.

– Знаю, Герте. Я могу чем-нибудь вам помочь? – Во мне бурлила злость. Меня вышвырнули за дверь, а потом произошли чудовищные события. Я изо всех сил целенаправленно старалась о них не думать. А она заставила меня вспоминать, воскресила в памяти весь позор и унижение, какие испытываешь, понимая, что ты всего лишь расходный материал, что тебя выперли за участие в довольно безобидных проделках. От осознания того, что вся вина на сто процентов лежит на мне и что теперь я не смогу помочь друзьям, становилось еще на тысячу процентов тяжелее.

– Я хочу сказать, что, хотя ты больше не работаешь у меня, это не означает, что тебе запрещается разговаривать со мной. Маша, я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. – Видите? Опять о долговременных отношениях. Она была бы такой же заботливой, даже сажая меня в секретную тюрьму. Даже деловые контакты требовали личной вовлеченности.

– Не беспокойтесь. Если я пойду ко дну, то не потяну за собой «КЗОФ».

Опять эта криптографическая непроницаемая тишина.

– Алло!

– Маша, то, что я сейчас скажу, продиктовано самыми лучшими намерениями. Ты не задумывалась о психотерапии? Я много раз видела, как люди в нашей отрасли доходили до саморазрушения. Сочетание секретности и власти и… некоторых других аспектов работы – человеческих аспектов – может довести умных, вдумчивых людей до срыва. Если хочешь, могу порекомендовать очень тактичных врачей.

– Не беспокойтесь, Герте, со мной все будет хорошо. Простите, те слова у меня просто случайно сорвались. – Я знала многих, кому очень пригодилась бы консультация или даже мощный курс антипсихотиков. Например, одной моей бывшей начальнице. А мне-то зачем?

– Знаешь, что происходит с теми, кто отказывается от консультирования при появлении тяги к саморазрушению? Маша, эти люди гибнут. Я это видела своими глазами. Ты, конечно, молода и считаешь, что с тобой этого не случится. Маша, я очень высокого мнения о тебе, о твоем разуме и силе, но видела, как люди гораздо умнее и сильнее тебя попадали в серьезную беду.

Я чуть было опять не ляпнула о том, что не потяну «КЗОФ» ко дну, но сумела уловить свой саморазрушительный порыв и обуздать его. Видите? Прогресс. И мне нет нужды идти к мозгоправу, особенно к тому, который пестует приятелей Ильзы из шпионской среды.

– Спасибо, Герте. Я подумаю.

Ильза поцокала языком. Она умела вкладывать в этот звук тысячи разных оттенков. На сей раз в нем слышалось нечто среднее между «дрянь» и «безнадежна», и, кажется, она поняла, что я норовлю от нее отделаться.

Она угадала.

* * *

Я пыталась работать, но разум, кажется, хотел только одного – перезагрузить электронную почту и посмотреть, нет ли чего-нибудь от Кристины. Нет, конечно, она ничего не прислала, и это даже к лучшему, потому что Кристина живет на отдельной полочке, которую я сколотила крепко-накрепко.

Сидя в зале ожидания, я снова и снова прокручивала в голове свои ошибки, хотя изо всех сил старалась этого не делать. Видела, что стою на краю бесконечной унылой пропасти. Депрессия, конечно, врет, но врет очень убедительно, и я уже слышала над ухом ее навязчивый шепот, она внушала мне, что я все испортила, что я никогда не найду новую работу, что меня никто никогда не полюбит, что я закончу свои дни в изгнании, потому что в США кто-нибудь обвинит меня в причастности исчезновению его семьи. Это напомнило мне, что я понятия