Повести и рассказы - Амирхан Нигметзянович Еникеев

не любит свою жену, а любит кого-то на стороне. Выясняется к тому же, что эта особа – русская девушка. Любовь татарского купца к русской девушке – это интересно. Теперь надо ожидать чего-то необычного. А у Вахита есть не только симпатичная жена, а ещё и очень религиозная старая мать, есть и маленький ребёнок… Куда их выведет, чем кончится эта… любовь?! Артисты играют, по-моему, очень натурально. Тинчурин, печально-озабоченный, задумчивый, закрывается в своих внутренних переживаниях, поэтому не обращает внимания на близких, а на свои торговые дела окончательно махнул рукой… Его жена (Болгарская) видит это состояние мужа, страдает, часто плачет, но всё же боится его сильно задеть, старается не портить ему настроения. Любит она, бедная, по-настоящему любит своего мужа.

Здесь надо сказать и о моём состоянии. Хотя происходящее на сцене полностью захватило моё внимание, я ни на секунду не забывала о Салихе. Чувствую какую-то смесь неловкости и радости. Боже мой, что это – сама не понимаю!

…Закончилось первое действие. Когда мы встали со своих мест, Салих сказал нам:

– Вы, барышни, меня простите, придётся мне вас оставить одних, я должен идти к оркестру.

– Идите, идите, за нас не беспокойтесь, – ответили мы…

Он вышел раньше, а мы вместе со всеми направились в фойе… Я собиралась постоять в сторонке, но Сабира, схватив меня под руку, начала уговаривать:

– Пойдём, пойдём, походим! Не будем же мы стоять у стенки, как жёны муллы, прикрыв рот[33].

Ей совсем не хотелось отставать от других. Если другие гуляют посередине, то и ей надо. Чем она хуже других?! Пришлось послушаться её… А через некоторое время в фойе очень энергично заиграл маленький оркестрик: две скрипки, две мандолины и пианино затянули «Баламишкина». Лица у людей посветлели, движения стали легче, головы приподнялись, все стали прогуливаться.

Люди в военной форме, как-то по-особому распрямившись, гордо поглядывая вокруг, как хозяева мира, высокомерно проходят, только временами, склоняясь к идущим рядом с ними девушкам, что-то говорят им, а тем, можно подумать, только этого и надо, – они как будто от щекотки, несдержанно громко хохочут.

После «Баламишкина» оркестр заиграл «Пыльную бурю», а потом перешёл на протяжную мелодию, тихо зазвучал «Уел».

Две скрипки, две мандолины. И, поддавшись таинственному могуществу музыкантов, настроение людей тут же меняется. Не слышен громкий смех, затихли разговоры, слышны только шарканья ног. А музыканты играют так проникновенно, особенно первая скрипка за душу берёт: скрипач – маленький черноволосый человек, Мухаммат-абый Яушев. Но я больше прислушиваюсь к пианино, хочется слышать, как играет Салих. И в оркестре из четырёх-пяти человек, конечно, в первую очередь звучат голоса скрипок и мандолин, но при этом я отдельно слышу игру Салиха. Как только скрипки-мандолины окончательно распоются, он, включаясь вместе с ними, играет как обычно мягко и легко. Мне кажется, его игру услышала бы даже в самом большом оркестре.

Похоже, антракт закончился, музыка стихла, народ пошёл в зал. Мы тоже развернулись. В этот момент я увидела через открытую дверь ложи группу молодых людей, плотно окруживших кого-то. Я приостановилась (Сабира, не заметив этого, ушла вперёд) и, заглянув внутрь ложи, увидела в центре молодёжного круга человека, сидящего в инвалидном кресле. Хотя я раньше его не встречала, но узнала сразу же по портретам в его книгах и по тому, что слышала о нём: это был Фатих Амирхан. О Боже мой, писатель Фатих Амирхан! Мой самый любимый писатель!.. Само собой, я не могла пройти мимо и, пусть даже в ущерб приличиям, приостановилась в сторонке – возможно ли упустить такой шанс?! Верно, окружающие меня люди стесняются разглядывать его, а для меня, благодаря им, это оказалось очень удобно. И я как следует разглядела и внешность писателя, и его одежду… Он был без головного убора, волосы его коротко пострижены, на носу пенсне, его карие глаза казались особенно большими. Полные губы, казалось, придавали выражению его лица твёрдость и решительность… Одет он был в чёрную тройку, виднелся твёрдый накрахмаленный белый воротник, под которым был повязан большой чёрный в белую крапинку галстук. А окружившая его молодёжь выглядела точно как его герои: и несколько барышень в калфаках, и пара студентов в зелёных тужурках – с ними он, подперев щеку, не спеша о чём-то говорит. Вернее, молодые люди, перебивая друг друга, о чём-то говорят ему, а он, время от времени кивая головой, больше слушает их… Мне показалось, что писатель не был в восторге от того, что он оказался в центре этого «круга», во всяком случае, он был задумчив, серьёзно-задумчив, глаза его смотрели холодно (возможно, это от стёкол очков?), как будто бы он вынужден был выслушивать комплименты от молодых людей и, скупо улыбаясь, отвечать им – такое вот у меня создалось впечатление. И всё же это был писатель, которого я мечтала увидеть, и в моих мечтах он выглядел именно таким: по-мужски серьёзно-гордым, с внешностью настоящего интеллигента. И ещё: я давно слышала о его инвалидности, но когда увидела это своими глазами, – вот удивительно – это не возбудило во мне чувства жалости. Он был много выше своего несчастья!

Пора было двигаться. Молодёжь, толпившаяся вокруг писателя, разошлась, а я всё стою, не в силах уйти. Хорошо, что подошёл Салих. Он тут же увидел Фатиха Амирхана и направился к нему. Холодная задумчивость на лице писателя сменилась мягкой теплотой. Он сам заговорил:

– А, Салих, брат! – начал он, – мы очень довольны вашей игрой, спасибо вам!

Они обменялись рукопожатием.

– Слышать вашу похвалу особенно ценно для нас. Я обязательно передам это своим товарищам.

Писатель больше ничего не сказал. Зато Салих быстро обернулся ко мне:

– Барышня Гуляндам, подойдите, пожалуйста.

Я окончательно растерялась, смутилась: что это такое, зачем он зовёт меня? А Салих снова:

– Идите же, идите!

Сообразив, что неприлично вынуждать уговаривать себя, я должна была сдвинуться с места.

– Фатих-абый, – произнёс почтительно Салих, – если вы позволите, я давно хотел познакомить барышню Гуляндам с вами.

– Милости просим, – с улыбкой ответил писатель, – от знакомства с барышнями не могу отказываться.

В ту минуту я стояла, не зная, что делать, что ответить. Писатель, видно, это почувствовал и сам протянул мне руку. Хотя я была в состоянии потрясения, но почувствовала его худую, узкую горячую руку.

А Салих поспешно начал меня расхваливать:

– Барышня Гуляндам очень красиво играет на пианино. У неё есть дарование. В будущем, несомненно, она должна стать музыкантом.

– Дай Бог! – сказал писатель.

– Не стану и говорить, с какой любовью она читает вас.

– И правильно делаете, – беспечно сказал писатель. Затем, глядя прямо на меня, добавил: – Я думаю, что