Записки времён последней тирании. Роман - Екатерина Блынская

Я не очень ловко чувствовала себя на этих вечеринках, но выпив вина, могла и спеть под тростниковую флейту песенку, прихваченную из прошлой жизни. Ещё более сближало нас то, что мы с Нероном часто бывали в Анции и вместе иногда вспоминали арбустумы и вызолоченную солнцем низменность, над которой уютно рассыпались виллы и дома, цветом, словно выпеченные из грубой муки.

Нерон одевал на меня косское платье, чтобы похвастаться моим безупречным сложением перед друзьями и, как правило, удалялся после третьей перемены со мною в спальню, чтобы зря не терять времени.

Но сейчас молодой Отон набрался, масляные кудри его развились, карие, тёплые глаза смотрели неотрывно на танцовщиц. Рабыни мои, Кания и Виталия, подававшие кушанья, порою замечали на своих задах задумчивую, словно случайно поползшую вверх руку Отона.

Они умоляюще взглядывали на меня и я звонко хлопала в ладоши так, чтобы Марк Отон услышал.

Он пьяно улыбался и снова ел, пил и перекидывал вино из чаши в чашу, играясь.

Нерон, довольный тем, что пир удался, скинул с плечей тунику и откинулся на подушки. Пот мелкими капельками собрался на его лбу.

– И мне сегодня удастся попеть… Не правда ли, Актэ? – спросил он и навил на палец мой золотистый локон.

– Удастся. Если тебя снова не обуяет любострастие и мы не уйдём раньше времени, господин.– сказала я с улыбкой, погладив его голую грудь.

Тут я заметила несколько волосков на его подбородке.

– Мой господин теперь называется Барбула Нерон?

Нерон удивлённо поднял тонкие брови.

– А что? Как это?

– Твой побдородок покрывается волосами…

Нерон ощупал пальцами подбородок и хлебнул вина.

– Да. Скоро я принесу жертву. Только вот не знаю… зачем?

– Чтобы стать мужчиной.– прошептала я, скользнув рукой под складки его туники.

Нерон сжал губы и сдвинул брови.

– Тогда нужно Аннея Серена называть… Лабеон… Что, как тебе на вкус губы этого развратника?

Я отшатнулась назад, на подушки. Музыкантши завели быструю песнь. Флейтистка и её подружка с кифарой сидели на шёлковых подушках посреди усыпанного розами круга.

– Негоже ревновать меня к спасителю нашей любви.– сказала я негромко.

Нерон взглянул на меня, забросив локти назад, наклонился и почти прошипел.

– Я собираюсь жениться на тебе.– сказал он.

Я посмотрела в его лицо, уже трепещущее от прилива чувств.

– Этого не будет…

– Почему?

– Я вольноотпущенница. У тебя жена.

– Ей недолго сталось.

– Как?

– Мать сживёт её со света, за неплодность.

И Нерон забросил в рот греческий длинный орех.

– Это твоя вина.

– Она мне противна.

Я опустила голову.

– Но я не прошу верности, всё равно любя тебя.

– Я прошу верности.– сказал Нерон громко так, что целующий танцовщицу Отон вздрогнул.

– О, Боги! К кому ты обращался? – захохотал он.– Юпитер! Нерон Клавдий говорит о верности! Его подменили!

Захохотали и все остальные. Только я молчала.

– Я не всегда буду радовать тебя страстью… Я надоем тебе.– сказала я чуть слышно.

Нерон встал с ложа. Все затихли. Одна музыка лилась и вилась, как дым курений перед алтарём. Сенецион, Отон, Криспин, сидящий у ног Отона, музыкантши и рабыны. Все замерли и ждали, что он скажет.

– Что вы повесили головы, как петухи в кухаркиной руке? – крикнул Нерон и выхватил кифару у музыкантши.

Та покорно опустила руки, так – же сидя на полу.

Тронув струны, он прижал кифару одним боком к себе и закрыл глаза.

– Пирожком я позавтракал,

отломивши кусочек,

Выпил кружку вина, – и вот

за пектиду берусь я,

Чтобы нежные песни петь

нежной девушке милой.

Я улыбнулась и, предчувствуя доброе, спокойно наполнила чашу вином, лёгким и розовым.

– Что на прохожих мирных, пес, кидаешься?

Знать волка тронуть боязно?

Посмей – ка, только на меня ты броситься,

Узнаешь, как кусаюсь я!

Ведь я, как рыжий пес лаконский иль молосс,

Защитник стад пастушеских —

В снегу глубоком, уши вверх, за зверем мчусь,

Какой бы ни был спереди;

А ты, наполнив рощу грозным лаем, сам

Кусок, что кинут, нюхаешь.

Смотри, смотри же! Я на злых жесток – держу

Готовыми рога, как зять

Ликамба, мстивший вероломцу за отказ,

Как враг горячий Бупала.

Ужели, черным зубом тронут, буду я,

Не мстя, реветь, как мальчики?

Голос Нерона изменился из нежного, превращаясь по ходу песни в грозный.

Он допел, сорвал венок из нарциссов, бросил его под ноги и опустил кифару.

– Заведём коттуб, други! – сказал он, открыв глаза и не глядя на меня.

Я призвала рабынь принести пустых чаш и ещё несколько кувшинов фалерна.

Все ответствовали радостью на предложение поиграть. Мы сели цепочкой, плечо к плечу и принялись переплёскивать фалерн из чаши Нерона в чашу танцовщицы Брисы, сидящей в «хвосте».

Последняя должна была выпить то, что досталось. И после мы менялись. После, вместе с вином мы переплёскивали перстень Отона с крупным рубином, который преподнесла ему матушка в день первого бритья. И последней приняла его в дар Друза, вторая танцовщица. От меня откололи гемму с изображением Нерона, которая в вине добралась до Сенециона и так далее, пока я не оказалась последней.

После начались танцы и поцелуи. Наши цепные псы охранники тоже немного выпили с рабынями на дворе и музыка стала ярче и отрывистее.

***

Когда совсем стемнело, мы вышли в город, хмельные и жадные до приключений. Я, Криспин, Отон, Сенецион и Нерон. Позади шли охранники. Мой Гектор, охранники Нерона центурионы Бутеон и Донат, и гладиаторы из Малой школы, Скульпий и Варус.

Все мы одеты были в короткие плащи. Нерон тащил меня за руку.

– Я хочу тебе показать своих знакомцев на Мульвиевом мосту.– сказал он с горячностью.

– Но зачем нам туда? – ужаснулась я, не успевая за ним.

– Посмотришь. Там, говорят, есть хороминки.

Он был уже безобразно пьян.

Так, выбирая меж зловонной Субурой и Мульвием, наша партия выбрала последний, ибо в Субуру сейчас, в Квинкватрии, было соваться небезопасно, да и жара нас не радовала. Сейчас пыльный, грязный, вонючий Субурский коридор лучше было бы сменить на свежий воздух Марсова поля.

Заполночь уже нечасто попадались шумные компании, идущие с Марсова поля. Тащились пары, весёлые, после вина, пробегали носильщики с сановными лицами, по берегу Тибра проезжали конные, пробегали вигилы, от которых мы, шедшие шумной и пьяной толпою, хоронились в проулки.

– Будет стыдно, если нас остановят вигилы.– сказала я Нерону, приостанавливая его, влекущего меня за собою, как дикую лань на аркане.

– Иди спокойно. Меня это не пугает.– бросил он.

Лицо его разгорячилось и разрумянилось от выпитого, курчавые волосы на воздухе развились и падали на влажный лоб.

– Лучше бы мы остались дома…

– Замолкни, Актэ… Иди туда, куда ведёт тебя твой господин.

Вокруг Мульвиева мосты давно уже были устроены сомнительные одноэтажные лабиринты с лавками, тавернами и лупанарами. Местные девочки и конкубины, кинеды и старухи выплывали во время игр на близлежащее Марсово Поле и пестрели одеждами вокруг Цирка и амфитеатров. Над Тибром и его нечистой в этих местах водой, в прибрежных зарослях, вытаптываемых каждое лето раскидывались лачуги нищих и дешёвых шлюх. Как только я издалека услышала завывания кинедов, я поняла, что Нерон уже был здесь и теперь хочет показать это место мне. Я упёрлась и остановила его. Он обернулся, пропустив вперёд наших спутников спешащих на Мульвий, как домой.

– Ну, что? – раздражённо крикнул он и бросил мою руку.

– Не ходи туда. – сказала я умоляюще. – Ты погрязнешь в развратных удовольствиях и потеряешь империю.

Нерон обнажил зубы в улыбке.

– Не этого ли хочет она?

– Она добывала власть тебе.

– Хорошо же… смертями, да?

– Но ведь не ты отравил Британника.

– Я отравил Британника.– ответил Нерон.– Она