Записки времён последней тирании. Роман - Екатерина Блынская

Платон красиво говорил, голубо -синие его глаза то напоминали понтийскую даль перед грозой, то пронзительную воду итальянских мелких рек.

Когда Платон злился, он некрасиво ругался матом, глупо составляя слова в неинтересные предложения.

Его жена Тамара, работающая бухгалтером в театре нарочно была им выбрана для несения доли «подруги гения»

– Я бы его по стенке размазала! – плотоядно улыбалась Кузя.

Она в свои тогдашние сорок восемь выглядела как переспевшая девочка, увядшая на корню.

Носила короткие юбки – шорты, завивая жёсткие, курчавые, не особенно русские волосы химией, красилась отъявленно – алой помадой. Косметика постоянно расплывалась на её лице, видимо, от некоего внутреннего жара.

Однажды Платон пришёл к ней в кабинет и затоптался у входа.

– Елена Дмитриевна, я с просьбой сегодня.

– Ну? – не глядя на него спросила Кузя.

– Мне нужно дочь отвести к моим родителям, в Пензу. Сад закрыли, в другой сад далеко водить… Я отъеду на два дня?

Кузя привстала с кожаного кресла.

– Платон, скажи мне только одно… Если ты и твоя жена – тёлка не можете справиться с одним ребёнком, зачем размножаться?

Платон уставился на Кузю и сжал губы.

– Что? – спросил он. – Это вы мне что сейчас сказали?

– Я ввожу тебя на новую роль!

Платон уронил руки.

– Меня?

– Тебя!!!

– Так неожиданно… А что за пьеса…

– «Прощание в июне»

– О!

– Что, Платон? Что: «О»?

– Я очень рад.

Он повернулся и застыл, ковыряя косяк двери.

– Я тогда сегодня же, сейчас же отвезу Варечку, а завтра утром буду в городе.

– Репетиция в одиннадцать.– отрезала Кузя.

С того самого дня Кузя ловила на себе несколько ненавистные взгляды Платона. Хорошо! От ненависти до любви один шаг! Один шаг…

После премьеры она собрались в кафе, куда привалила толпа народу. Все были пьяны. Платон в распахнутой рубашке и расслабленном галстуке, девочки, мальчики, первый и второй состав. Кто-то бренчал на гитаре песни Окуджавы и, теряя слова, этим песням вторили развезённые голоса актёров.

– Они все животные. Не люди… Хотя, животным не свойственно тщеславие, а эти… животные, да ещё с тщеславием! – думала Кузя.

Она позвала в чиллаут Платона, где в красноватом свете, между чёрными занавесями прогуливалась восточная музыка. То это была страстная перкуссия, вкупе с рассыпающимися струнами, то импровизированная тоска флейты.

Кузя схватила Платона за расслабленный галстук и уронила его на диваны, глубоко принявшие его тяжёлое, пьяное тело.

– Почему ты весь вечер не подходил ко мне? – истомленно прошептала Кузя, играя плохо, хуже некуда.

– Я… вас… я вас… – пролепетал Платон, утверждаясь, что у Кузи остаточно хорошая ещё фигура, стройные ноги, и, если не думать кто она, то и лицо потянет…

– Ты мне должен. Пока что должен, а после того, как отдашь долг, будешь обязан.

– Вы что, Елена Дмитриевна, дорогая, смеётесь? – расхохотался Платон, пытаясь сдвинуть цепкое тело Кузи в сторону со своих коленок.

– Я? Мне вообще не до смеха!

– Тогда вы сумасшедшая просто… И сейчас, тем более… Вот если сюда зайдут… а тут я…и вы…

– Да мне плевать.

– Но вы же понимаете, что так нельзя…

– Почему? Не только нельзя. А можно и нужно. Всё, что я хотела сказать, я сказала. А теперь я поехала домой. Вот мой адрес.

И Кузя достала из кармашка блузки заранее приготовленный пошлый клетчатый листочек, сложенный вчетверо и ключи.

– Утром жду. Узкий от нижнего, широкий от верхнего.– сказала она и отпечатала на лбу Патона свою адскую помаду.

Она впервые была такой наглой и никто не знал, что ей это стоило.

В семь утра Платон приехал к Кузе. Разбудил её шелестом ключей, запутавшись в собственных ботинках, чуть не упал, едва нашёл её в спальне и, упав на подушку головой, мгновенно захрапел.

Кузя напряжённо сидела под одеялом, но ликовала.

– Почему, когда я была такой молодой, во мне не было наглости? Я бы могла горы свернуть… – говорила она, гладя рукой мягкие волосы Платона, лежащие на её подушке.

***

Платон и Анжела переночевали в мотеле « Тан». Оба не спали. Они сидели спина к спине и курили, сбрасывая пепел в пластиковые стаканчики от чая.

– Я нне могу… Не могу… – шептал Платон.

– Ты же не её убивал, ты пойми это! Тебе привиделось! – отвечала Анжела, лопатками принимая дрожь Платона.

– Нет. Теперь то её… А вдруг найдут?

– Да что ты… Пока найдут, пока опознают, ты уже будешь в своём Голливуде.

– А театр что?

– Сдался тебе этот театр…

Платон замолчал. Он думал о том, как быстро можно расстаться со всем, что берёг бесконечно напрасно, бесконечно долго. Прервать это всё и одним поступком.

– А если мне ещё что-нибудь привидится и тут ты окажешься? Анжела передёрнула плечами.

– Что ж… Ты знаешь, что я тебя люблю…

– Я не хочу слышать это слово. Его здесь нет.

– Где здесь?

– Нигде…

Анжела улыбнулась.

– Если его нет, то и нас нет.

– Поехали к тебе.– сказал Платон.

– Поехали… только давай поспим.

– Я не могу спать. У меня в глазах мальчики кровавые стоят.

– Да ну, не драматизируй, Платон. Тоже, нашёл мальчика, Достоевский хренов.

Анжела легонько наклонила Платона и он пал на белое и прелое постельное мотельное бельё.

Она положила его голову на грудь и гладила до тех пор, пока Платон не стал дышать ровно и глубоко.

Солнце пробивало жалюзи, и его острые лучи походили на мечи – мизерекордии, вклинивающиеся в панцири средневековых рыцарей.

16

Вид Вивы приводил Платона в отчаяние.

После пропажи Цезии Третьей прошло три недели. Шли репетиции «Золотого Дома», Платон брал с собой дочь.

Она сидела на самом последнем ряду и порой казалось, что спит с открытыми глазами. Платон подбегал к ней, смотрел на сцену с её места, думая, что может быть, ей не видно, но отсюда было всё хорошо видно. Просто Вива смотрела, но не видела.

Её пухлое лицо осунулось, глаза потухли. После репетиции Платон вёз её в ресторан, кормил, пытался веселить. Но она не реагировала и почти ничего не ела.

– Мама больше не вернётся, я знаю.– говорила она тяжёлым бесслёзным голосом. – Она навсегда пропала.

– С чего ты так решила, ну, скажи?

Вива шуршала фольгой шоколадки, и у Платона перед глазами снова и снова проплывали зелёные собачки с тапочек покойной жены.

Как- то он вскочил среди ночи от телефонного звонка. Ему показалось, что звонила Цезия Третья, а он опять загулял. И она опять, беспокоясь о нём, будет кричать в трубку:

– Ты где?

Но это была всего лишь Анжела.

– Послушай! Кричала она в трубку. А тапки, тапки!!!

– Что тапки? Какие тапки? – мычал Платон.

– Тапки потерялись! Тапки слетели!

И тут Платон понял, что он закопал жену без тапок.

Наверное, поэтому она ему так жестоко снится.

По тапкам можно найти её…

– Анжела… ты помнишь это место?

– Смутно!!!

– Я тоже смутно. Но у нас нет другого выхода. Я должен поехать и найти их.

– Я с тобой.

– Приедь лучше ко мне и побудь с Вивой.

Платон встал и оделся. В этот август в Москве было нечем дышать.

Всегда, проходя мимо консьержки, Платон отводил глаза. Та понимающе качая головой, крестилась.

Да, давно подали в розыск, давно уже фото Тамары висело на всех столбах и подъездных дверях. Неизбежно Платон сталкивался с этими фотографиями и описанием внешности.

«Пропала женщина, на вид 35—40 лет, рост 160 см. Вес 85 – 95 кг. и пр. и пр…»

Это безумие бурлило вокруг него.

Да ещё и жара, отсутствие дождя, бесконечный смог.

– Нне могу… Не могу… – говорил Платон, выруливая на МКАД.

Перед глазами у него прыгали цветные пятна. Как Вива примет Анжелу, тоже неизвестно. Сейчас ей нужен покой, но как можно быть спокойной, когда постоянно раздаётся в телефон визг свекрови, звонки из полиции, звонки волонтёров, друзей, приятелей, сотрудников…

Платон мысленно переносился в то