Записки времён последней тирании. Роман - Екатерина Блынская

Она стала появляться во дворце как раз в те дни, когда Агриппина перетянула постромки и Поппея, а никто другой отправила её в опалу, когда, против неё, матери Цезаря, выдвигали страшные обвинения.

Прекрасная женщина, коронованная такими внешними достоинствами, у ног мужчины, это беда почище войны… и Нерон стал сражаться с надоевшей матерью, слушая льстивые речи Поппеи…

Во дворце говорили, что она не принадлежит уже Отону, что живёт у Нерона, восхваляя его красоту и талант, но, когда только Нерон начинает гнуться под её лаской, как лакричная тянучка от жары, Поппея убегает к своему мужу, пыля проклятиями и стенаниями.

Нерон, к тому времени округлился, входя в пору молодости, его подбородок пожирнел, а борода ещё больше стала похожа на пучок медной проволоки. Он стал пользоваться чужими волосами и редкими маслами для лица, его разнежили руки рабов и доступность любых желаний.

Он стал другим, днями и ночами, позабыв в Паренталии о предках, позабыв о Луперках в их священный День, позабыв манов и ларов в домашних нишах, пел и плясал, бесясь и кривляясь, изображая то мужа, то жену, то и того, и другую. Так ведут себя пьяные актёры ателлан, да и то, мне было бы стыдно рядом с ним.

А Поппея, ничуть не стесняясь, с отвратительной любострастностью целовала его на пирах, играя с ним и забавляясь, потакая ему во всём, не стесняясь никого из общества, чтобы потом в очередной раз убежать к Отону, или нажаловаться на Октавию.

Судьба Октавии оказалась слишком даже несчастна и горька. Она помутневшими глазами равнодушно смотрела на то, как Поппея своей новой, свежей страстью кутает Нерона, погрязшего в пороке, которому, словно, наскучило всё, а это неподчинение, неравновесие и бесконечная игра на струнах его души была ему внове. Она забавляла, эта игра, но и затягивала, ибо не было той силы, что могла бы оторвать своенравную Поппею от Нерона.

Нельзя было и Агриппине запросто уже попасть к сыну, чтоб поцеловать и обнять его. Если раньше они часто засыпали вместе, коснувшись друг друга головами и перепутавшись волосами: она вдыхала нежный запах его юного тела и могла часами глядеть на то, как он спит, то теперь все закончилось. Он больше не хотел материнских ласк, не хотел её благословений и советов.

Однажды, вольноотпушенник Авл, живущий во дворце, цирюльник и брадобрей, придя ко мне, донёс о разговоре Нерона с Поппеей о том, как бы избавиться от Октавии.

***

Агриппина подкупила телохранителей сына, чтоб они пропустили её, хотя бы издалека увидеть его, тем более, что это были, в прошлом, верные ей люди, несущие честно и исправно свою службу. Они сжалились под натиском материнской любви. Но в тот день она захватила меня с собой, чтобы я увидела то, что она могла бы пропустить.

Мы тихо прошли по знакомым, родным галереям дворца… А там уже Поппея разыгрывала свою лживую историйку.

Египтянка наряженная по моде октавиановой эпохи сидела в углу, на коленях и играла на систре, чуть трогая струны. Она почти сливалась с травертиновой стеной, будто её и нет, а музыка идёт откуда-то с улицы.

Агриппина спряталась в нише, я прильнула к тяжёлой приотворённой двери.

– Слушай, Актэ… будь моими глазами и ушами, а после я войду к нему и скажу ему важное…

Нерон возбуждённо ходил по зале, выложенной красным мрамором, подобрав полы своей шитой золотом туники, время от времени, утирая пот со лба.

В этом году выдался жаркий июнь, и подходили иды, и зной не спадал. Рабы изнемогали на работах, обливаясь потом, ветры несли жар с юга, и дожди не проливались на землю с самых майских нон. Сохли посевы на полях и мычал скот, заедаемый слепнями. В храме Великой Матери кровь жертвоприношений уже приходилась по щиколотки жрецам, но дожди не шли, словно само Небо забыло о нас…

Но Поппея, в нежной прохладе Неронова дворца была свежа и благоуханна, как только что распустившаяся роза. Её волосы доставали завитыми локонами до подколенок, изливаясь ярчайшим германским янтарём, искрясь на солнце, как пласты золота.

Поппея была так хороша, одетая, словно только для того, чтоб её поскорее раздели, убранная для того, чтобы подогреть страсть разрушить её убранство…

Мне хотелось в тот миг, хоть на минуту стать той Агрипиной, которая с такой равнодушной храбростью когда – то отдалась брату, а потом, со змеиным расчётом обвилась вокруг дядиной шеи, целуя и кусая бедолагу Клавдия для сына. Для того, кто сейчас бранится с этой чужой, прекрасноплечей и золотоволосой женщиной, допущенной ближе, чем я…

– Я не могу больше жить с Отоном! – вскрикивала Поппея, артистично ломая руки, вороша свои волосы, и презирая заботы рабынь… – Он целует меня, а всё ты перед глазами, Всё ты… И что я могу сделать со всем этим! Как спастись от этого супружества?

Нерон слушал её, присев на ложе.

Египтянка пробежала мимо меня и Агриппины, прижимая систр к полуобнажённой груди и скрылась во мраке переходов.

– Ну, и что – же ты хочешь от меня? Ведь я женат, у меня – Октавия. Я боюсь, после Британника, снова… Мы оба несвободны… – отвечал Нерон сипло, заглядываясь на Поппею.

Она продолжала гневно и резко, словно говорила не с Императором, а с простолюдином, с одним из своих любовников, хотя, быть любовником Поппеи мог стать не каждый… Далеко не каждый.

– Но, ты же знаешь, как бывает… – сказала Поппея тихо, присаживаясь к нему на колени. – Бывает же беда…

Нерон гладил её по спине.

– Но не с каждым, и не так часто. – ответил он задумчиво, – Пока что, живи так, и я не намерен принимать других решений.

Поппея вскочила, как ужаленная, оправила свои серебристые одежды и стала в нетерпении ходить по зале. Её голос был тих, но я прекрасно слышала те страшные слова, которые она говорила.

– Тогда я уйду. Уйду к мужу. Ибо положение любовницы унижает меня и оскорбляет.

– Мы живём не как любовники, – попытался возразить Нерон.

– Но не по закону manus! Я не чувствую себя вправе распоряжаться… даже… твоими подарками.

– Помилуй, Поппея, да кто мешает тебе ими распоряжаться?

Она повернулась, рассыпав волосы по плечам и вскинув голову.

– Если ты не примешь должного решения и не устранишь свою жену… мне всё равно как… ты это сделаешь… больше не говори мне прийти. Я не приду.

Она сорвала с шеи золотое ожерелье из тяжёлых конических лепестков и бросила Нерону под ноги.

– И твой первый дар забери. Я ухожу к мужу. Решай свои семейные дрязги. Дура Октавия и так тебе не жена, ты так и не обрюхатил её за всё то время, что пользовался её недолгим расположением. А я могу родить тебе наследника! Но ты ведь этого не хочешь!

У меня, казалось, волосы на голове встали дыбом. Да как она смеет наносить такие оскорбления императорскому семейству? Кто она такая? Очередная подстилка, наложница?

– К тому же, твоя мать, крутит тобой, словно ты фигура для игры! И ставит тебя, на любую клетку, на которую ей захочется, даже не думая, понравится ли это тебе. Она распоряжается Римом, она, и её любовники. А ты ждёшь, когда Город за твоей спиной перейдёт к какому – нибудь её новому Палланту!

Нерон молчал, опустив голову, как пес, которого журит хозяйка.

– Да-да… Она тобою руководит. И ты, ты об этом молчишь. Но я – то терпеть не стану, я не боюсь сказать любимому всё, что ему грозит. Если хочешь знать, – победоносно вещала Поппея, – мать твоя тоже вьёт вокруг тебя заговоры, не хуже чем шерсть на веретене.

То, что я увидела, повергло меня в ужас не меньший, чем при смерти Британника.

Нерон заплакал и ткнулся в высокий подголовник ложа, перебирая его пальцами. Другую руку он протянул к ней, к Поппее, призывая её к себе.

– Нет, я не пойду к тебе. Я ухожу к Отону. Пока ты не изменишь моё положение. И своё тоже.

– Агриппина… – шепнула я, – Нужно