Записки времён последней тирании. Роман - Екатерина Блынская

как быстро меняющееся небо нашей судьбы. Нерон перестал приходить совсем. В дни Януса, когда сильно похолодало, он прислал мне фиников и копчёных рябчиков, чтобы я отметила Переход Года одна.

Я без радости назвала гостей и потратила несколько тысяч сестерциев на наш хвалебный стол. Мы не могли проводить год иначе, хоть он и был для меня несчастлив. Казалось, я потеряла Нерона навсегда.

Агриппина как – то пригласила меня тайно к себе. Она снова жила под одной крышей с Нероном, но на своей половине. И так, что могла неделями не видеть сына

Я думала, что я была призвана по велению Нерона. Но то была её мольба ко мне.

Меня принёс на плече Гектор. В густом синем покрывале, никем не узнанная, встреченная у одной из калиток центурионом, я была проведена к Агриппине в её половину.

– Легче было встретиться нам в Анции, но я сегодня хотела бы рассказать тебе что-то… Возможно, этого ты никогда больше ни от кого не узнаешь, Акте.

Агриппина посадила меня у себя в ногах, налила мне белого искрящегося вина из греческого винограда и дала блюдо с рубленой каракатицей. По её мнению, из- за этого блюда у меня могла разойтись по жилам кровь и я могла бы встретиться с Нероном.

– Он так – же не навещает и Октавию, которая, кстати, заперта на своей половине. Ты знаешь это? – спросила Агриппина.

– Нет. – сказала я испуганно.– Но мне представляется, что Поппея никак не женщина, а гидра, что обвила его щупальцами и держит…

– Не понимаю чем… – согласилась Агриппина. – но точно не тем, что у нас всех есть между ногами.

Она поведала мне о голубой воде Тиррен, цирцеиной тайне Понтийских островов, где они с Ливиллой торговали морской губкой на рыночной площади городка.

Там она знала великое счастье и великое унижение, претерпев которое, ей уже было не страшно падать на самое дно.

– Почему Калигула забрал наше богатство и отправил нас прочь от себя босых и полуголых? Он нас готовил к чему – то ещё более чудовищному. Счастье, что его так рано не стало. А ведь я и его понимаю и оправдываю, ибо он Цезарь.

Я и сейчас готова благословить Нерона, который уже занёс меч над моей головой. Это время приходит, а я не замечаю сверкающего лезвия.

Разврат так увлекал меня… так радовал… Ничего я не видела в пламени радости. Ничего не чувствовала… Только жжение в голове, тряску сердца

А как я в своём разврате пошла завоёвывать консула Гальбу? Он был славный муж… впрочем, и есть, а вот его стерва – тёща, что прилюдно унизила меня тогда… Перед ссылкой…

Это было первое унижение. Гальба не сдался и отверг меня. Его жена ещё долго стучала своими змеиными кольцами, а её мать так просто ударила меня по щекам при всех…

Наверное, ты представляешь что такое после Рима оказаться в ссылке и иметь пропитание только от собственных трудов.

Я думала, что останусь там навсегда и не увижу ни Гнея Домиция, ни маленького Луция… Никогда… Тогда я смотрела ауспиции и думала, что птицы принесут мне благие вести.

Но прошло три года, прежде чем я вернулась в Рим.

Агриппина говорила ещё долго.

Она рассказала, как Мессалина, жена Клавдия, уже после того, как Агриппина вышла замуж за Криспа, вернувшись из изгнания и забрав Нерона у тётки Домиции Лепиды, подсылала к нему убийц, потому что гадатели сказали ей о том, что он убъёт её детей. Тогда ещё не родилась Октавия, и Британник был младенцем.

– Говорят, убийцы увидели змею у изголовья его кровати. Но это была не змея, а золочёный пояс. Хорошо, что они не задушили его, испугались, что поднимут руку на будущего императора… Они чувствовали это… А я всегда знала, что мой мальчик будет царствовать. Знал ли это он… Не ожидал! Но, верно, знал!

Только потом я поняла, почему Агриппина говорила тогда со мной.

Потому лишь, что смерть стояла за её головой.

22

Платон вернулся на дачу к Кузе когда уже окончательно стемнело. Он перевязал лицо рубашкой, оставив только глаза. Лео носил подносы со спиртным и закусками, хорошо справляясь с этим заданием.

Над участком пластом стелился душистый дым с оттенками запахов копчёного мяса, сухофруктов, кальянов, сигар и дамских одеколонов.

Платон вплыл в дым, ловя руками подвижных серебристых рыбок, что ускользали от него, вертясь мизерными тельцами и поводя хвостиками.

– Сачок бы мне… – говорил Платон. – Я бы поднёс к ложу Августы серебряную рыбу в красном соусе и кварту альмандинового вина лучших виноградников Лация.

Анжела вышла ему на встречу. В платье цвета серого жемчуга и ниткой чёрных бус. Волосы Анжелы, как переброшенные вперед крылья курчавились и ниспадали до пояса. Анжелу не портил возраст, не портило время. Она продала душу Янусу.

– Платон, что с твоим лицом. – спросила Анжела, остановив его в тени дерева, в нескольких метрах от бассейна и веселящихся гостей.

– Я съел тритона из под обоев. Это тритон моей матери, поэтому кровь тритона, а ведь он волшебный, он ненастоящий… его кровь видит только виновная.

– Ты не понимаешь, что сам виновен во всём, Платон. Я должна тебе это сказать. И я виновна. Давай сдадимся, тебя мучает вина.

– Меня мучает сама жизнь. Но если я сам себя убью, это не факт, не факт, что я избавлюсь от мучений.

Платон сел на колени.

Все сразу увидели его. Обернулись к нему.

Кузя встала с белого плетёного стула, где курила кальян с гашишем и куталась в ламовую шкуру.

– Явление Христа народу! – сказал Дымников и девицы из труппы покатились от смеха.

– Я смешон, правда? – спросил Платон громко.– Но нет ничего опаснее тирана, ставшего смешным.

Кузя засмеялась.

– Ты слишком большого мнения о себе. Ты думаешь, что слишком близок к царствующему роду, но на самом деле ты ни хрена не герой!

– А ты пьяна, прекрасная Елена.– сказал Кущинский и заржал.

– Всё может нехорошо кончиться. Нехорошо кончиться. – продолжил Платон.

– Мы должны спокойно играть спектакль ещё тысячу лет.– отрывисто сказала Кузя. – А может быть и больше. Спектакль это сама жизнь и он должен продолжаться.

– Тогда без меня. – сказал Платон и снял рубаху с лица.

Теперь его лицо, обрамлённое завитыми волосами, специально для новой роли, которых он стыдился носить, было белее мрамора и явно выделялось на фоне чёрной травы.

Кущинский, неприятно курчавый обрюзгший мужчина, с любовно убранным под пояс громадным брюхом, отвратительно раздвоенным посередине, сидел в подвесном кресле и курил сигару.

– А чем ты будешь отдавать долг, позволь мне спросить? – проскрипел Кущинский и вытер пот голубым платочком. – Натурой? Колбасой? Яйцами?

Все, кто был на поляне, неловко засмеялись, но тут – же смолкли.

Анжела подбежала к Платону и схватила его за голое предплечье.

– Платон! Я тебя прошу, не сегодня! Уедем отсюда!

– Куда ты собираешься забирать моего Платона, а? Репетиция в понедельник, Анжела, расслабься. – сказала Кузя, выдувая колечко дыма и не поворачивая в сторону смертных увенчанную чужими кудрями голову.

– Я не разрешала подходить к нему! Брысь!

Анжела отпрянула от Платона.

Платон не дал ей исчезнуть в полумраке и схватил за запястье.

– Никто ничего не решал тут без меня.– сказал он и тишина, прерываемая треском дров в мангальной беседке повисла над поляной.

Все глаза теперь были обращены к Платону.

– Ваше счастье… что у меня сейчас нет автомата! – произнёс Платон мрачно.– Но когда он у меня будет, я обещаю устроить тут кладбище мамонтов.

– Платон! – взвизгнула Кузя. – Иди проспись! Чудовище!

Она с жаром бросила недокуренную сигарету.

– Ребята! Ре- бя- та! Вы все знаете, что Платон немного болен и расстроен… Сами понимаете, жена и дочь пропали, тут эти всякие бабы вешаются на шею, поклонницы, как это называется… фанатки! Простим ему наш испорченный вечер! – начал Дымников.

– Ну,