Записки времён последней тирании. Роман - Екатерина Блынская

– Пусть убивает, лишь бы правил!

Агриппина не могла и подумать о правде своих слов.

Подобно тому, как ночная птица всегда поёт слаще дневной, клик её слышен дальше, а песня поворачивает дух внутри тела, Поппея взяла во власть Нерона.

И она воспользовалась своей красотой и умом, всем, что так чеканно и неуязвлённо природой передалось ей из тьмы поколений.

Она вознамерилась убить Агриппину.

Агриппина была готова к смерти. После мартовских ид она не покидала виллы в Байях.

Я попыталась навестить её, но на половине дороги мою повозку обогнали всадники. Один из них поворотился и, откинув занавесь от окна, вызвал меня.

Я вышла.

– Вы на виллу Августы Агриппины? – спросил он и я узнала Афрания Бурра, его жёсткую бороду и такие – же жёсткие глаза.

– Да… я везу ей угрей и ягнятину.

– Напрасно. Поворачивайте назад. Мёртвым это всё уже не пригодится.

Я похолодела от кончиков пальцев ног до самого лба. Мне стало нехорошо.

– Но кто это сделает… и как можно…

Афраний Бурр указал мне коротким мечом на возок.

– Уезжайте домой, прекрасная Акте. Ничего вам уже там не нужно.

Он вскочи в седло и исчез в темноте.

Говорили, что Агриппина ждала убийц и сама подставилась под мечи.

Наутро на виллу поехал Нерон.

Вольноотпущенник Агриппины Дорифор прибежал ко мне вечером того же дня в слезах. Он кинулся мне в колени и умолял спрятаться, бежать, спасаться, ибо тот, кто не пощадил мать, а приехал смотреть на её холодное тело, гладить её волосы и повторять слова о её красоте, не имеет сердца.

Я тоже плакала. Агриппина в последнее время готова была на всё, лишь бы Нерон вернулся ко мне и бросил Поппею Сабину.

После того я готова была усереть при первой просьбе моего господина.

Нерон с великолепием похоронил мать. Он стоял у погребального костра, где сгорала та, которая дала ему жизнь и ждал, когда лопнет голова Агриппины. Когда же это произошло и пошло шипение и искры от растёкшегося мозга, Нерона унесли прочь. Он находился в бреду и пел песнь из Ипафора, на греческом языке. И только глухие слепцы на улицах Рима не знали о том, что он убил свою мать, послушав Поппею.

***

После смерти Афрания Бурра, Октавия осталась совсем беззащитна. Отон, супруг Поппеи, по настоянию Нерона уехал из Рима, но и Поппея желала видеть Нерона разведённым.

Я не была так опасна Поппее, как Октавия. Даже мысль о том, что я могу состязаться с Поппеей была для самой Поппеи унизительна. Она часами проводила какие- то странные ритуалы со своими подругами, чертила знаки и раскрашивалась кровью ягнят и кошек.

Нерон привык к тому, что его новая жена очень набожна, но Поппея чтила не римских богов, и не греческих, а каких- то своих, изменённых для неё самой в тот образ, который пугал всех в императорском доме.

Октавия всё ещё была женой Нерона и весь народ любил её. И в отношении Поппеи Октавия не молчала.

Она довольно рьяно отстаивала свои интересы и свои права.

Она прислала мне вестового с запиской, что ей нужно обсудить что – то в строгой секретности.

Пока Нерон пил и блудил, бедная Октавия жила во дворце пленницей. Она не смела покидать свою половину и выезжала только в театр и на бега, когда требовалось её присутствие. Но после смерти Агриппины само существование Октавии было спорным.

Я собралась к Октавии и через подземную галерею, через которую Агриппина меня водила в половину Нерона ещё при Клавдии, о которой наш Император ничего не знал, тайно пришла во дворец. Теперь у меня не было рядом охранников, впрочем, преторианцы знали меня в лицо и никто не посмел бы задержать.

Навечере меня ожидал у себя Сенека, чем – то расстроенный. Накануне этого дня мы встретились на набережной. На нём лица не было… Но положение Октавии ещё больше меня пугало.

Больше всего я боялась встретить служек Тигеллина и Аникета, которые по приказу Нерона расправились с Агриппиной.

Но к счастью, тёмный переход был пуст, над ним шумели пиры и возносились хвалы богам.

Теперь Нерон ещё заинтересовался этими новыми халдейскими богами, которых подсовывала ему Поппея.

В половине Октавии, куда вела тяжёлая дверь, наоборот, висела щекочущая тишина. В полумраке переходов, в перистиле, под портиками, в журчащем водою атриуме всюду таилось подлинно тревожное ожидание.

Октавия по моему стуку вышла из комнат и приветствовала меня, сжав мне руку.

– Идём в таблиний, Акте.– сказала она.– Там нас никто не услышит, и там я бросила свою книгу.

Мы сели на прогретую за день мраморную скамью таблиния, и Октавия придвинулась ближе.

Я с жалостью заметила, как она побледнела и осунулась, как горят нездоровым блеском её печальные благородно- августианские глаза, такие – же, как у всех Клавдиев, выпуклые и обычно слезливые…

Она налила мне скромный секстарий разведённого розового вина и подала тарелку с сыром и финиками.

– Ты не рабыня, ты умна… – сказала мне Октавия.– Я последняя из Клавдиев, если только мой богоподобный супруг не продлит свой род… А он не продлит. Моё проклятие посланное ему с Пандатерии не даст ему это сделать. Пусть он и его новая жена умоются слезами…

А бросилась успокаивать Октавию, но она отвела мои руки.

– Ты знаешь… да? Они хотят отправить меня на остров развратников! Меня! Хоть я так и не познала мужчины, даже пребывая в браке. Да и как это возможно, если он занятый своими мальчиками и другими ни разу не пришёл ко мне в спальню! Только тебе я могу сказать, что если наступит тот день, когда все будут против и говорить о том, что я была в связи с мужчинами: не верь и встань за меня!

Тут слёзы хлынули из глаз Октавии.

– Я знаю, что он во власти только из – за того, что убил моего брата! А теперь ещё и Агриппину! Никогда не думала о том, как передаётся природа тирании, которую вижу перед собой сейчас!

– Это не для женщин… Мы не сможем охватить взглядом и части того, чего нам не дано, ибо мыслим мелочами…

– И всё – таки… – всхлипнула Октавия, – я поняла кое – что, и это повергло меня в ужасную, в ужасную беду! Достигает высот только тот, кто идёт всему вопреки! Тот, кто наступит на больное дитя и старческую немощь. Вот какова тирания! Вопреки, означает расчищать себе путь мечом и ядом!

Я хотела возразить, но дала прозвучать последним словам Октавии.

– Мы все здесь, в Риме, находимся в цепях своих страстей и только страсти дают рождаться среди нас тиранам. Их нет в тех местах, где люди прикрывают наготу шкурами и волосяной туникой и меняются сандалиями… Нет там, где женщины гнут спину над льном, а ловцы ныряют за виссоновыми моллюсками… Только здесь, где яблоки подобны закатной луне, а цветы пахнут так, что ты чувствуешь себя наравне с богами, свет и тепло купают тебя, а нега пищи и музыка качает тебя, тут начинается всё то, что уничтожает в тебе человека… И чем этого больше, тем скорее гибнет в тебе человек!

– Но ты осталась такой, как была и ничто тебя и твоей целомудренности не уничтожило! – вскричала я.

Октавия грустно опустила голову.

– Да ведь я… ежечасно борюсь с собой, чтобы остаться такою…

Мы выпили вина и простились под утро, долго ещё говоря о будущности. Уходил род Клавиев, великий и страшный и я это видела своими глазами…

24

Брат Анжелы, Валера, жил на окраине Балашихи. Он по- юности попал в ультраправую организацию и теперь руководил одним из «отделений» негласной партии.

В начале десятых, Валера, тогда ещё молодой «борец за чистоту» сильно настаивал на новой революции. Он научился у старших товарищей делать самопалы,