Записки времён последней тирании. Роман - Екатерина Блынская

– Он не отдаёт дитя!

Я оделась как рабыня, без украшений и сандалий, пришла к нему.

Нерон сидел на ложе и качал Клавдию, ручки которой уже стали синими, как сливовая шкурка.

– Луций, позволь огню вознести дух маленькой Августы к предкам и манам… – сказала я тихо и протянула руки.

– Нет! Нет! – крикнул на меня Нерон и прижимал к себе, грязному, засаленному, измученному, тельце дочери. – Посмотри, как хорошо она спит…

– Она умерла, Луций! Она умерла и пребывает среди богов и богинь. Иди, зажги свои халдейские светильники, обратись к своему Яхве и пусть твоя жена понесёт новое семя. Но так суждено богам…

Нерон смотрел на меня, узнавая во мне прежнюю Актэ. Наконец, он разжал руки и Клавдия перевалилась на руки мне.

Я осторожно передала её служанкам Поппеи, прибежавшим со мной и прятавшимся за колоннами.

– Актэ… это самое большое горе… Этому горю нет края… Как можно было отдать её Гадесу, в хладные поля асфоделей…

Нерон упал мне на колени и рыдал, как женщина, около часа, то успокаиваясь, то снова начиная.

– Ты не родила мне ребёнка… – стонал он.– Отказалась быть моею…

– Ты меня не просил об этом. – отвечала я.

– Ты могла бы родить мне сыновей…

– Я рождена быть только твоей. Ближе сыновей, и дочерей, которые отодвигают родителей друг от друга. Родить тебе может любая другая женщина. А я не могу стать дальше ни на зёрнышко конопли.

Я попросила рабов принести белладонны и выпоила Нерона из своих рук.

Пока он не уснул, я была с ним.

Поппея ждала меня у дверей его спальни и как только я вышла, она порывисто поцеловала мою щёку.

– Я не знала, что мужчина может так горевать… – сказала она.

– Он был и остаётся юношей, а юноши имеют право плакать…

Я ушла домой ждать дальнейших событий и они не преминули произойти.

***

Дым костра, на котором сгорела маленькая наследница Нерона поглотил и его самого. Он стал ещё более подозрителен. Во дворце поселился дух Агриппины и Нерон всё время беседовал с ним и винился, после чего взял в голову разрушить старый дворец, детище Тиберия, и выстроить новый.

Вместе с новым домом он хотел бы приобрести и новые утешения, но никаких утешений, кроме безоглядного разврата, да артистических выступлений не знал. Он бы мог взяться, наконец, за государственные дела… Но Сенат так хорошо правил… Нерон даже не хотел мешать ему.

Теперь его было некому остановить…

Из Британии приходили страшные вести о восстании Боудикки, кельтской августы. Победоносные римские легионы, так славно воевавшие в Армении теперь ложились в древних и диких землях, как рожь под серпами жниц.

Погибли легионеры и гегемон Квинт Петтилий Цериал бежал из Камолодуна к Лондинию, но и тот город ему пришлось оставить. Силы были неравны.

Римские города разграблялись, жители гибли по жестокости диких народов.

Однако здесь помогли легионерам выучка и тактика.

Четырнадцатый и двадцатый легион разгромили войска Боудикки, а она сама покончила с собой.

Эту великую весть, потрясшую весь Рим и его самые дальние уголки, Нерон отмечал с особенной пышностью. Через полгода многие триумфаторы вернулись в Рим и рассказы их о дикой и непокорной, но завоёванной Британии занимали нас больше, чем что либо до этого.

Гладиаторские бои в честь победы над храбрейшей августой Боудиккой отняли моего моего телохранителя, Утреннего Гектора, как я называла его…

Он погиб случайно. Львица вырвалась от сдерживающих её рабов и бросилась на него сзади, сразу же своротив ему шею.

Я была уверена, то Гектор уложит рядом дюжину львиц, и не поверила бы в ужасное… Если бы не видела этого сама…

Я была на его погребении и отвезла прах в Мизену, туда же, где над прахом Агриппины блестел розовым мрамором новый скромный саркофаг.

В те же дни моего горя и торжества Нерона, мы встретились с ним на Аппии.

Он ехал на колеснице, от знаменитой Саллюстии к своей Поппее, под глазами у Нерона налились нездоровые мешки и лицо было набелено, словно он только сошёл со сцены.

– А… Актэ… – сказал он, когда я, счастливая встречей бросилась к его вооружённому вознице.

Все они знали меня и любили. Мы столько раз покидали дворец под охраной преторианцев.

Все четверо охранников обняли меня, спешившись с лошадей и только Нерон сказал :

– А… Актэ!!!

Я взглянула в его лицо, ещё молодое, но уже измученное развратом и бессонницей.

– Где тот, кто любил меня и кого любила я! – сказала я горько.– Неужели одна женщина может изменить весь ход истории, не будучи Еленой…

Нерон грустно покачал головой.

– Никто не изменит ход истории, кроме богов, дающих человеческий престол полубогу! Но я лишь актёр на троне… Ты знаешь, что мои торжественные выступления – квинквиналии мне милее всех этих заседаний, законов, сессий…

– Если хочешь, я вернусь к тебе… – сказала я и сжала его руку.

– Не надо, Актэ… Тебя ждёт разочарование и всё, что мне надо от тебя это тот миг, когда в мой рот нужно будет положить монету с изображением дуумвира… Меня и Агриппины… Я хочу расплатиться со служителем Орка именно им. Сохрани на своей груди такую монету, моя верная Актэ… Хотя я уже приказал изъять их из обращения, у тебя есть, я знаю.

Я кивнула.

– Не горюй так сильно… август, твоя Поппея родит тебе ещё детей, она сделает то, чего не сделала Октавия и я… Она прославит твоё имя в веках.

– Ничего она не родит, Актэ. Не привьёшь ветку вишни к смолистому древу, а нам уже богами написано разрушать и гибнуть. Иди. Иди же!

И Нерон ударил золочёным носком сандалии в борт колесницы, обитой кожей.

Лошади тронулись, а я ещё долго стояла на дороге, вспоминая его в храме Теллуры.

XXVIII

После раскрытого заговора Пизона Нерон возомнил себя великим артистом. Он назначил Квинквиналии и большую поездку в Грецию, чтобы выступать там, как актёр.

Весть о смерти Поппеи не удивила меня. Нерон убил её случайно, толкнув на мрамор пола.

Она и умерла мгновенно, а это уже было даже хорошо для неё.

Порядком надоев Нерону, Поппея посмертно выиграла себе обожествление и несколько статуй её поставили в присутственных местах.

Нерон больше не скорбел. После смерти малышки Клавдии он потерял слёзы.

Как актёр, он мечтал выступать перед зрителями, больше его душу ничто не могло согреть.

Я и его кормилицы, больше было некому, пытались отговорить его от поездки в Элладу.

Мне снова был разрешён ненадолго вход во дворец, ибо Римский пожар уничтожил мой Дом Чаш.

Нерон во время пожара вёл себя достойно. Он приказал собрать пожарные команды и тушить город, но так как постройки были в основном из трескучего дерева, всё запылало. Народ полюбил Нерона в эти дни ещё больше, право слово, сколько бы он ни делал зла нобилитету, сколько бы ни дурачился, рядясь и выступая, сколько бы ни развратничал, плебс любил его.

Но любовь народа держится на его сытости. Пока народ сыт и тиран спокоен.

Нерон был спокоен… Он бросил несколько десятков миллионов сестерциев в толпу, стараясь помочь людям восстановить Город, очистить выгоревшие кварталы и законодательно утвердил положения о каменном строительстве и выходах из многоэтажных домов.

Сгорело много садов и городских усадеб.

Словно понимая свою вину перед одними, Нерон пытался смягчить злодеяния узкого круга широкими жестами.

Да, в другом положении, будь он крестьянин, из – за голода продавший дочь на базаре, убивший жену мотыгой за неверность или толкнувший, спьяну, мать, соседи поговорили бы и затихли.

Но в том своём, обличённом властью сиянии, на вершине горы, его было видно и слышно всем даже тогда, когда он говорил что – то про себя.

Как Калигула, что выматывал нервы аристократии всё новыми и новыми ужасными глупостями, только