Записки времён последней тирании. Роман - Екатерина Блынская

– Думаю, ему понравилась Анжелина повесть. Или он ничего не слышит? А, мам? Как думаешь?

– Думаю, слышит… и запоминает… «Золотой дом» кажется, так премьера будет называться? Я думаю, если бы папа был помоложе, он бы сыграл главную роль. Почему бы и нет? Он с детства бредит этими римлянами. Анжела молодец… А вот Елена Дмитриевна… не молодец.

В палату вошла лечащий врач Платона, Нина Константиновна, квадратная женщина с усами и мужским коротким носом.

– Ну что, лоботрясики? – грубым голосом спросила она Виву, сидящую на кушетке и уплетающую гамбургер. – Как ваш папа?

– Ничего, лежит пока. Я читала ему книжку… Он только немного подёргивал пальцем и всё. Больше не двигался.– ответила Вива, прожёвывая.

Тамара, нарядная и накрашенная, как и каждый раз, что появлялась у мужа в больнице, всхлипнула. Глаза её покраснели и нос, так – же, вспыхнул.

– Нина Константиновна, а сколько это ещё так может быть?

– Не знаю, Тамар. Можно годы пролежать, а можно очнуться прямо сейчас… Это плохо изученная форма комы.

Тамара утёрла слёзы салфеткой и отобрала у Вивы гамбургер.

– Варвара… ну нельзя так себя вести!

– Маам! – застонала Вива.– Вот папа бы мне разрешил.

Нина Константиновна улыбнулась сплошным золотом, цыкнула на двух молоденьких студенток, зашедших в палату и покачала головой.

– Тут даже врачи говорят… верите в бога… молитесь и надейтесь. А так… пока всё. В голове у него ничего лишнего нет, сердце тукает, вот… девочки…

– Спасибо вам… – сказала Тамара упавшим голосом.– Это я его уронила. Он расстроился… он так расстроился, что ему не дали эту роль, а только восемь реплик… даже не эпизод…

– Да что там… не за что пока.

И доктор вышла, прикрыв неслышную прозрачную дверь.

– Мам, я схожу в кино сегодня с Ильёй? – спросила Вива и покосилась на отца, только звуком датчиков дающего знать о том, что в нём осталась жизнь.

– Сходи… сходи… с Ильёй я тебя отпущу. Илья хороший… Только не уединяйтесь там…

– Мама! – вскрикнула Вива. – Он мой бро! Ты не понимаешь…

Вива спрыгнула с кушетки, поцеловала мать, поцеловала отца в заросшую щёку и бросилась к двери, скользя бахилами по кафелю.

– Я в девять буду дома!

– Не забудь телефон. – сказала Тамара грустно.

Вива за последние четыре месяца, что Платон был в коме, как – то повзрослела, оторвалась от её юбки. Тамару это радовало. Она только волновалась, что Платон может не очнуться, и вовсе не прийти в себя, а взять и незаметно умереть. Этого никто не хотел.

Остаться одной Тамара не хотела в любом случае. Елена Дмитриевна Кузенкина, режиссёр театра в котором много лет работал Платон, звонила через день и спрашивала о его состоянии.

А что могла сказать Тамара? Елену Дмитриевну она недолюбливала за то, что та в течение пятнадцати лет не давала Платону ни одной более – менее заметной роли. То он играл нищенские эпизодики, то выходил с подносами и гитарами, то минут пять изображал кого- то незначитального, а иногда и вовсе реплики, одни реплики, и никакого текста…

И теперь вот, Нерона играет Паша Дымников, а какой из него Нерон?

Платон так ждал этой роли, он так мечтал о ней… Но у Дымникова и Елены давняя связь. Она, конечно, предпочла старого коня, он борозды не испортит.

Тамара, как могла успокаивала Платона, когда он пришёл с распределения ролей весь понурый и смурый, как туча, набравшая весь дождь этого мира.

– А я тебе говорила, что надо уходить из театра! – ругалась тогда Тамара.

Платон был ниже её ростом, да и не так чтобы очень силён. Она его часто пихала, когда у Платона вдруг просыпалось желание выяснить с ней отношения. И тогда она его пихнула. Пихнула на новую плитку, скользкую, как мрамор, на котором развезли мыльную воду…

Никто и не предполагал, что это окончится так…

Тамара вздохнула, взяла Платона за прохладную руку.

Анжела, завлит труппы, которая подбирала репертуар вместе с Еленой Дмитриевной, тоже надеялась на то, что Платону отдадут главную роль… Она даже написала свою повесть, эту самую… которую Вива читала Платону, приходя в больницу. Анжела когда – то жила в Риме и вообще, что называется, была в теме и муж у неё родился в Болонье, а здесь, в Москве, держал маленькое производство обуви ручной работы.

Она много лет дружила с Платоном и помнила его ещё молодым, после института, как он пришёл в театр и подавал большие надежды, но, увы, не обладал ни хваткой, ни характером победителя. Обыкновенный москвич, приятный, рафинированный, умный, но не боец.

Анжела часто говорила об этом Тамаре. Но Тамара не обижалась, она знала, что это правда… Сама пыталась пробудить в Платоне сильные чувства. Но их не было. Не даны они ему…

Рука Платона в руке Тамары вдруг шевельнулась. Датчик на мониторе запикал быстрее.

Тамара широко открыла глаза.

Как – же, как – же она так долго не замечала… Да он смотрит на неё… Тамара улыбнулась и заревела, упав на край высокой койки. Платон пожал её руку ещё раз…

***

– Мне кажется, я только от этого и пришёл в себя… Как гром среди ясного неба: «Илья! Илья!!!» О! Ты не знаешь этого Илью, Тамара! Это же преступник…

– Да какой он преступник! Это её одноклассник, а сейчас учится в кадетском корпусе. Хороший парень.

– Чёрт, Тамара… Я не знаю, что это было, но мне будто бы снилось, а может виделось… я всех убивал, а тебя даже спрятал где – то… Нет, точно… Это был не сон, так явно, да с продолжением…

– Может ещё Варькино наслоилось… А вообще… интересно… Тебе хоть самому повесть пиши.

Платон ненадолго замолчал, почесал рано облысевшую голову и, вздохнув, продолжил.

– Знаешь, я наверное, подумаю… Что то я устал от этого театра… Надо с ним заканчивать… Слишком долго я ждал и выгорел, что ли… Выгорел…

– Наконец-то! – обрадовалась Тамара.– Я давно говорила тебе, что хватит, но ты же меня не слушал!

– Народным – заслуженным мне уже не быть… Куда я… но и драться, давай, больше не будем?

– Давай, Платон. Я только «за»

И Тамара чиркнула зажигалкой.

С балкона восьмого этажа хорошо было видно Сити, где мигало огромное световое сердце. Это сердце билось Городом, билось ровно и Тамаре хотелось бы видеть, как оно всегда там переливается… От этого ей становилось радостно и спокойно…

30

Платон потянулся к телефону. Звонила Вива. Она хохотала и задыхалась от собственного смеха, горячими волнами распирающим сотовую сеть.

– Пап! Ты скоро? Мама сказала купить цветы, а я… а я, в общем, потеряла деньги и какой – то мальчик такой подбежал ко мне и протягивает пять тысяч! У вас, говорит, бумажка выпала! Прикинь, это не мои пять тысяч, но я взяла, оглянулась и взяла!

– Вива, теперь отдашь вдвое дороже.

– В смысле! В смы – ысле??? – хохотнула Вива.– Я купила тёте Кузе самый дорогой букет. Но потом полезла за телефоном, а деньги- то у меня в чехле, в чехле!!! А я их ищу!

Платон вздохнул.

– Ладно, я сейчас уже еду… Машину загоню на мойку и буду к десяти

– Не встань в пробку!

– Суббота, какая пробка…

Платон сунул телефон в карман пиджака и снова уставился в сиреневую даль востока, откуда уже поднялось ленивое осеннее солнце и выбелило панцири многоэтажек, тянущиеся вверх по всему горизонту. Только слева, Саларьевская мусорная гора Фудзи, как её называли, даже в субботу двигала шкурой. То ползали по ней экскаваторы, выравнивая мусорные залежи. Через несколько лет это всё тоже будет застроено домами для молодых семей и беженцами из Москвы. Там проложат дороги, поставят параллепипеды цветных человейников и стеклянные витрины бассейнов, растянут баннеры «скидка до миллиона рублей» и поедет туда жить беспочвенный, бессмысленный народ, собранный со всех уголков страны, которая, в сущности, существует ради этого вот кракена, Города…

– Почему бы и Нерон не думал